Поль Феваль - Горбун
Слушавшие невольно приблизились, но Гонзаго остановил их властным жестом, прислонился спиной к камину и, скрестив на груди руки, принял позу оратора.
– Семейный совет соберется сегодня вечером, – сказал он, – и председательствовать на нем будет его королевское высочество.
– Мы это знаем, монсиньор, – сказал Таранн, – и потому очень удивлены, что вы нам приказали так одеться. Разве в походно боевом одеянии пристало являться на подобной ассамблее.
– Вы правы, – согласился Гонзаго. – Но на совете вы мне не понадобитесь.
У всех одновременно вырвался изумленный возглас. Дворяне начали переглядываться, а Навай сказал:
– Значит, опять придется пустить в дело шпагу?
– Возможно, – ответил Гонзаго.
– Монсиньор, – решительно произнес Навай, – я говорю только за себя…
– Не говорите даже за себя, кузен! – перебил Гонзаго. – Вы ступили на скользкую дорожку. Предупреждаю, мне даже не придется вас толкать, чтобы вы свалились. Будет достаточно просто перестать вас поддерживать. Если вам угодно что-то сказать, Навай, то вначале подождите, пока я вам обрисую наше положение в целом.
– Хорошо, я подожду, пока ваша светлость выскажется до конца, – ответил молодой дворянин, – но в свою очередь тоже предупреждаю, – с прошедшего вчера мы все много передумали.
Несколько мгновений Гонзаго глядел на него с грустью, затем, словно очнувшись, продолжил:
– Итак, на совете вы мне не понадобитесь, господа, – повторил он. – Вы понадобитесь для другого. Для предстоящего вам дела парадные костюмы и рапиры не годятся. Был вынесен смертный приговор. Но вам известна испанская пословица: «от чаши до рта, от топора до шеи…» Палач ждет жертвы.
– Лагардера, – уточнил Носе.
– Или меня, – невозмутимо возразил Гонзаго.
– Вас, ваша светлость?
– Вас? – послышалось со всех сторон.
Пейроль испуганно вытянулся.
– Не стоит впадать в панику, господа, – продолжал принц с еще более надменной улыбкой. – По счастью, выбирать будет не палач. Но когда речь идет о таком дьявольском противнике как Лагардер, сумевшем найти могучих союзников даже в тюрьме, нельзя ни на минуту терять бдительность. Мы сможем вздохнуть свободно не раньше, чем его труп покроют шесть футов земли. Пока он жив, пусть хоть со связанными руками, но, сохраняя способность мыслить и говорить, нам всем нужно быть начеку: держать руку на эфесе клинка, ногу в стремени, и, как говорится, беречь головы!
– Беречь головы! – повторил Носе, напрягшись, как струна.
– Пресвятая сила! – воскликнул Навай. – Это уж слишком, ваша светлость, – при чем здесь наши головы? Возможно, когда речь идет лично о вас…
– Господи, Твоя воля! – пролепетал Ориоль. – Игра совсем испортилась. Я больше так не могу, не могу…
Он медленно направился к выходу. Дверь кабинета была открыта, и сквозь проем было видно, как в вестибюле перед большой залой расхаживают гвардейцы, одетые по полной форме и во всеоружии. Ориоль невольно попятился назад, а Таранн закрыл дверь.
– Не пугайтесь, господа, – промолвил Гонзаго. – Гвардейцы явились не по ваши души. Пока это личная охрана или, если угодно, почетный караул его высочества регента. Он должен появиться с минуты на минуту. Для того, чтобы выйти отсюда на улицу, вам не обязательно проходить через вестибюль. Итак, я сказал, нам всем нужно беречь головы. Насколько я понял, вас это испугало и даже оскорбило. Не так ли?
– Монсиньор, – опять подал голос Навай, – вы злоупотребляете нашей преданностью. Предупреждаю, мы не те люди, которыми можно командовать языком угроз. Пока речь шла о том, чтобы следовать путем, достойным дворянина, мы оставались вам верны. Но теперь я понимаю, что вы намерены нам предложить такую работенку, с которой скорее управится Готье Жанри со своими головорезами. Прощайте, ваша светлость!
– Прощайте, ваша светлость! – повторили за ним остальные и медленно направились к выходу.
Гонзаго горько усмехнулся.
– И ты туда же, мой славный Пейроль? – промолвил он, заметив, как фактотум попытался смешаться с остальными. – Эх, как же все-таки я вас всех верно раскусил с самого начала, господа хорошие. Хорошо, верные мои друзья, как недавно говорил мсьё де Навай. В таком случае позвольте на прощание задать вам еще один вопрос. Куда вы сейчас направляетесь? Вижу, настала пора вас осведомить, что, выйдя из моего дома, в каком бы направлении вы не пошли, все равно попадете в одно и то же место, – название ему Бастилия.
Уже успевший коснуться дверной ручки Навай, остановился и развернулся, положив руку на эфес. Гонзаго смеялся. Скрестив на груди руки, он единственный держался невозмутимо среди компании испуганных людей.
– Неужели вы надеялись, – продолжал он, окидывая всех и каждого презрительным взглядом, – вашим внезапным неповиновением застать меня врасплох? Неужели полагали, что я, старый шахматист, не смогу просчитать на несколько ходов вперед такую пустяковую ситуацию и заранее не предприму контрмеры? Разве вам еще не говорили, что сегодня с восьми утра до полудня я беседовал с глазу на глаз с регентом? Неужто, не докладывали, с какими почестями я покинул спальню его королевского высочества? Разве вам не ясно, что ветер, даже ураган, высочайших милостей сейчас дует в мою сторону? Он настолько силен, что может свалить с ног и меня. Но вас, мои любезные соратники, эта буря сметет раньше, уж можете не сомневаться. И если сегодняшнему дню суждено стать последним днем моего могущества, то мне самого себя не в чем будет упрекнуть, – ибо я использовал его наилучшим образом. Имена всех вас составлены в список и список этот находится на столе начальника полиции господина де Машо. Стоит мне сказать слово, и каждый из вас станет влиятельным сановником, стоит сказать другое, – и вы все сделаетесь личностями вне закона.
– Опять угрозы, – промолвил Навай. – И все-таки мы рискнем поступить по-своему.
Однако последние слова были произнесены настолько нерешительно, что никто его не поддержал.
– «Мы последуем за вами, ваша светлость, последуем за вами!», – продолжал Гонзаго, цитируя фразы соратников, произнесенные несколько дней назад. – «Пойдем послушно, без оглядки, ни о чем не спрашивая, будем вашим священным батальоном, роковой гвардией!» Кто, как не вы, господа хорошие, недавно выпевал песню, слова которой знает назубок любой предатель? И что же теперь, мои верные приспешники, уже надумали бежать? Укрыться в кустах? Не выйдет, друзья мои, клянусь небесами! Я еще не настолько разучился владеть шпагой, чтобы не суметь ею пронзить любого трусливого беглеца! Помолчите, Навай! – прервал себя принц, заметив, что тот опять собрался что то возразить. – Я больше не намерен терпеть ваши бунтарские эскапады. Вы пошли за мной по доброй воле, – отдали себя целиком. Я вас принял под свое покровительство: опекал и протежировал. А теперь вы орете: «Ах, ах, – это слишком!» Я, де, злоупотребляю вашей преданностью, выбираю слишком каменистые и ухабистые дороги, по которым не пристало ступать вашим аристократическим ножкам. И у вас хватает нахальства отсылать меня к Готье Жанри, у вас, Навай, живущего за мой счет, у вас, Таранн, с головой погруженного в мои благодеяния и даже у вас, Ориоль, который, если бы не я, по сей день оставался вылитым шутом гороховым! Вам вздумалось позабыть, что вы все мои подопечные, мои создания, мои работы, наконец; – потому, что вы себя мне продали со всеми потрохами, а я вас купил!
