Густав Эмар - Флибустьеры
Между тем никакого пронунсиаменто не появлялось.
Местная власть, представляемая генералом Сан-Бенито, губернатором Гуаймаса, была довольна, по-видимому, нынешним правительством.
Контрабандисты, леперос 1 и индейцы племени яки продолжали наслаждаться полным спокойствием, никто не трогал их, и им предоставлялось спокойно заниматься их ремеслом, так что и они не имели повода быть недовольными правительством.
Откуда же происходило оживление, царившее в городе? Какая причина подняла на ноги все это ленивое население и заставила его забыть о послеобеденной сиесте?
Уже три дня, как город охватила золотая лихорадка.
Губернатор, уступая просьбам наиболее знатных торговцев, назначил пятидневную ферию-де-плата, буквально — серебряную ярмарку.
Игра в банк, содержимая знатными горожанами, была открыта для народа в самых известных домах.
Но что особенно было оригинальным и что едва ли возможно было встретить где-либо в другом месте, это то, что игра шла также на улицах и площадях. Всюду под открытым небом были расставлены столы, по которым струилось золото, и каждый, обладающий реалом 2, без различия положения в обществе и цвета кожи, имел право попытать свое счастье у любого стола.
В общественной жизни Мексики в то время царил один закон, быть может, нашедший оправдание в ее истории. Граждане этой страны мало интересовались прошлым своей родины и с удовольствием стерли бы самую память о нем. Они с лихорадочной поспешностью стремились взять все, что могла им дать настоящая минута. Так живут все нации, которые чувствуют свое близкое исчезновение.
Мексиканцем правят два вожделения: любовь к азартному риску и женщинам. Мы именно говорим — вожделения, так как чувства эти нельзя назвать страстью. Страсти толкают человека на необычайные дела, овладевают его волей, ломают душевное равновесие. Ничего подобного не встречается у жителя Мексики.
Вот почему вокруг игорных столов, несмотря на духоту и зной, царило чрезвычайное оживление. Несмотря на это, все совершалось в полном спокойствии и порядке, хотя на улицах не видно было ни одного представителя власти.
Почти на середине Калле-де-ла-Мерсед, одной из наиболее широких улиц Гуаймаса, перед красивым домом стоял стол, покрытый зеленым сукном и отягченный грудами золота. У стола стоял человек лет тридцати, стройный, с хитрым выражением на лице. Он потрескивал в руках колодой карт и с лукавой улыбкой на губах заманчиво приглашал многочисленных зрителей попытать счастья.
— Ну же, благородные кабальерос, — говорил он вкрадчивым голосом, масляными глазами обводя толпу завертывавшихся в лохмотья «кабальерос», надменно и бесстрастно глядевших на него своими черными глазами, — ведь не могу же я выигрывать вечно, счастье непостоянно. О, я слишком хорошо знаю это! — и он с грустью и словно в раздумье покачал головой. — Ну, ставлю сто унций 3, идет? — как бы в приливе решимости воскликнул он наконец. — Кто держит? Была не была!
Он умолк.
Никто не отвечал.
Нисколько не обескураженный этим, банкомет пересыпал с руки на руку пригоршню золотых монет в расчете, что против их горячего блеска не устоит и самая твердая воля.
— Это хорошенькая сумма, сто унций, кабальерос, с ними даже тот, кто не красивее черта, может смирить самую гордую красавицу. Ну-ка, кто держит?
— Ба-а! — сказал только что подошедший леперо, строя презрительную мину. — Великая вещь сто унций! Если бы вы не обыграли меня до последнего гроша, Тио-Лукас, я бы поддержал их, да.
— Я сам был просто в отчаянии, сеньор Кукарес, — отвечал, разводя руками и наклоняя голову, банкомет, — правда, счастье в тот раз совсем не благоприятствовало вам. Но я был бы счастлив, если бы вы не отказались взять у меня одну унцию.
— Вы шутите, — гордо выпрямляясь, отвечал леперо. — Сеньор Тио-Лукас, оставьте у себя свое золото и не заботьтесь обо мне. Когда мне понадобятся деньги, я сумею достать столько, сколько мне нужно. Однако, — добавил он с самой изысканной вежливостью, — я, тем не менее, считаю своим долгом поблагодарить вас за ваше щедрое предложение.
И с этими словами он протянул банкиру через стол руку, которую тот пожал самым любезным образом.
Леперо воспользовался этим моментом, чтобы схватить свободной рукой столбик золотых монет унций в двадцать, стоявший к нему ближе всего.
По лицу Тио-Лукаса пробежала гримаса, но он притворился, что ничего не видал.
После этого обмена взаимными любезностями на минуту воцарилось молчание.
Окружавшие зрители не пропустили ничего из того, что произошло перед их глазами. Любопытство их разгорелось; они ждали, чем все это кончится.
Кукарес первый нарушил это молчание.
— Ах! — воскликнул он, ударив себя по лбу. — Ведь я, Пресвятая Богородица, помилуй нас, совсем потерял голову!
— Как это так, кабальеро? — спросил несколько смущенный Тио-Лукас.
— Да очень просто, — отвечал Кукарес, — я, кажется, только что сказал, что проиграл вам все деньги?
— Да, вы говорили, и эти кабальерос слышали ваши слова, и я также. Вы сказали, что проигрались до последнего гроша, это ваше собственное выражение.
— Помню, помню! Вот это-то и взбесило меня.
— Как так! — воскликнул банкир с деланным изумлением. — Вас бесит то, что я выиграл?
— Вовсе нет! Вовсе нет!
— Так что же?
— Карамба! Меня бесит то, что я ошибся, и у меня осталось еще несколько унций.
— Неужели?
— Вот смотрите.
Леперо порылся у себя в кармане и с самым наивным изумлением вытащил перед глазами банкира только что украденное у него золото. Банкир остался совершенно равнодушен.
— Возможно ли это? — проговорил он.
— Что такое? — спросил леперо, устремляя на него сверкающий взгляд.
— Возможно ли, сеньор Кукарес, что у вас вдруг таким удивительным образом пропала память.
— Ну, это все равно. Она теперь вновь вернулась, и мы можем продолжать игру.
— Отлично, ставлю сто унций. Вы согласны?
— Нет, не согласен, у меня нет такой суммы.
— Поищите, может быть, найдете.
— Это бесполезно, я знаю, что у меня ее нет.
— Очень досадно.
— Почему?
— Потому что я дал себе слово никогда не ставить меньше.
— Так что вы не желаете держать двадцать унций?
— Не могу, у меня все пропадает по двадцать унций, как только я их поставлю.
— Гм! — отвечал леперо. — В ваших словах, сеньор Тио-Лукас, заключается скрытый намек на что-то!
Банкир не успел ответить. У стола остановился человек лет тридцати на великолепной вороной лошади. Некоторое время он стоял молча, небрежно куря пахитоску и слушая, чем кончится разговор банкира и леперо.
