"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна

Земля за воротами казалась другой, будто и впрямь принадлежала иному миру. Посреди каменной вымостки высился широкий камень-жертвенник. Всего только прошлым летом на нем однажды нашли жестоко зарезанного человека – грека-священника, отца Ставракия. Торлейв сам не видел тела на жертвеннике, но так много слышал об этом от видевших, что зрелище это стояло перед глазами как наяву. Прошло слишком мало времени, чтобы забыть и больше об этом не думать, тем более что именно Торлейв ближе всех сошелся в то время с убийцами, не зная, как далеко заходят их замыслы.

Сейчас большой камень почти скрылся под грудой ржаных колосьев. В середине лежал зажинок – венок с «божьего поля», доставленный сюда на голове Прияны, сплетенный из колосьев пополам с синими волошками, увитый красными лентами. Вокруг него теснились веночки поменьше, просто перевязанные красной нитью или тесьмой первые горсти сжатых колосьев с каждой из многочисленных нив вокруг Киева. Веселело на сердце от этого зрелища, обещавшего изобилие хлеба зимой. Усыпанный венками и пучками колосьев жертвенник казался волшебной горой счастья-доли, посланной богами на это священное место, откуда будет расходиться по всей земле Русской. Чуть позже все эти колосья соберут и пустят на выпечку большого каравая, что сосредоточит в себе счастье-долю земли Полянской, а потом раздадут его по кусочку всем родам – так общее счастье-доля обновляется, пройдя через руки князя. Потому так важно, чтобы князь не утратил своего «счастья» и был способен к этому священному делу.

Торлейв лишь мельком глянул на гору жита – его взгляд сразу упал на Прияну. Она стояла возле жертвенника, обернувшись к воротам – уже заметила их появление. При виде ее лица у Торлейва что-то растаяло и растеклось огнем в груди. Хоть он и обещал себе хранить спокойствие – вся решимость куда-то испарилась. Медленно подойдя, он взял Прияну за руки и поцеловал – скорее почтительно, чем страстно, к чему располагало и само место, но с таким восторженным чувством, будто целует настоящую богиню. Невольное благоговение, которое в этот миг он испытывал, даже увеличило его наслаждение от этого поцелуя.

Да и чем она не настоящая богиня? Говорят, у богов и нет особых обликов, они – в тех людях, кто по рождению или выучке принимает в себя их дух. А Прияна в красном платье с золочеными нагрудными застежками, в расцвете молодой красоты, была наилучшим воплощением Живы, какое только можно вообразить.

Прияна подалась к Торлейву, прикрыв глаза, и от этой покорности богини он ощутил себя равным ей – или выше, как мужчина выше женщины. Не ему, Торлейву сыну Хельги, принадлежало право приносить жертвы на этом камне, у этой Живы имеется другой Перун, но в этот миг в ее сердце правил он один. Этот краткий миг был драгоценным даром, из тех, что навек поселяются в душе и питают силой.

Открыв глаза, Прияна взглянула на Торлейва несколько отстраненно, но доброжелательно.

– Будь жив!

– Рад тебя видеть, – тихим, более низким и хриплым от волнения голосом приветствовал ее Торлейв.

Никакие слова не моги бы сказать больше, чем он уже сказал своим поцелуем, и Прияна на миг опустила веки, показывая, что поняла.

– Тебе сказали, что я задумала?

– Так это ты? Я думал, Эльга…

– Я хочу, чтобы вы с Браней были «жатвенной свадьбой». Завтра приготовься – оденься получше.

– Я? С Браней?

Торлейв рассмеялся и оглянулся на Браню, что с независимым видом рассматривала венки на камне. Она была достаточно взрослой, чтобы понять, что не только родственная любовь связывает одного ее брата с женой другого ее брата, – лицо Торлейва ясно выдавало эту тайну, – но своим спокойствием выражала веру, что до беды дело не дойдет. Что же до чувств – Бране лишь предстоит познакомиться с этим безбрежным и непознаваемым морем, от которого так много зависит в жизни и смерти человеческой, и она не без любопытства наблюдала, как тянется вверх один такой ядовитый росток.

– Красивее вас нет в Киеве пары. А тебе в дальнюю дорогу собираться – удача понадобится.

Они помолчали.

– Ты согласна… ты хочешь, чтобы я за ней съездил?

– Видно, судьба тебе. – Прияна вздохнула. – Тем летом я было подумала тебя самого на Орче женить.

– Эльга мне говорила.

– Да передумала. Сама не знаю почему…

Прияна отвела глаза: на самом деле как раз знала. В тот миг, когда она впервые поняла, что хочет любви Торлейва, предложить ему в жены свою племянницу язык не повернулся.

– Она похожа на тебя?

– Ничуть не похожа. Да ты ее видел. Той зимой она все время вокруг меня вертелась. Но тогда она еще девчонкой была, поневу не надели. А коса уже была в руку толщиной… – Прияна посмотрела на запястье Торлейва: нет, таких кос не бывает. – Ну, в ее собственную.

– Похожа или нет… Все равно не хочу.

Торлейв попытался представить деву, схожую с Прияной, но этот образ его не порадовал. Он не хотел другую Прияну, пусть даже эта, единственная, была ему недоступна. Поняв это, она благодарно сжала его руку.

– Вот что.

Прияна подошла к жертвеннику, отломила три колоска с венка-зажинника и обвязала обрывком красной нити с него же.

– Держи. Чует мое сердце, тебе удача понадобится. Возьми у матери платок, пусть она завяжет, нашепчет, и всегда носи с собой.

– Ты так говоришь, будто я и правда на три года уез…

Прияна протянула руку и закрыла ему рот.

– Наговоришь еще! – со строгим и ласковым упреком сказала она.

Торлейв прижал ее пальцы к губам, отпускать не хотелось. Сколько бы ни проездить, все равно покажется долго.

Прияна молчала, не отнимая руки, только глубоко дышала. Сама не знала, чего пожелать: возвращайся скорее? Возвращайся нескоро, лишь когда все пройдет? Помни меня? Забудь меня? Любой выбор был по-своему тяжек, но какой-то сделать надо.

– Я буду тебя ждать… – прошептала Прияна, и в этом слышалось «сколько бы ни привелось».

Торлейв прижал ее руку к своей груди, словно говоря: ты всегда будешь вот здесь. Пока она его ждет – его удача в безопасности.

Прияна отняла руку и первой пошла к воротам святилища. Сердце переменчиво – в этом и горе, в этом и спасение. Пусть он уезжает, пока добрые люди Святославу не нашептали о слишком близкой дружбе меж его женой и его же двоюродным братом. Еще одного раздора семья не переживет.

Назавтра начались Дожинки. При стечении народа Прияна дожала последнюю полоску на дальнем поле, вместе с большухами заплела последний пучок колосьев в «Велесову бороду», зарезала красного петуха, полила его кровью корни, а тушку зарыла у края поля. Потом женщины разлеглись в одних сорочках прямо на землю вокруг «бороды» и стали вопить, призываю землю-матушку отдать их растраченную силу. Последний сноп подняли на широкую доску и понесли к Киеву, а перед ним шла «жатвенная свадьбы» – Торлейв и Браня рука об руку, наряженные женихом и невестой, как образ грядущих после сбора урожая осенних свадеб. Возглавляла всех Прияна, поверх сорочки и плахты обвязанная пучками колосьев, с венком из колосьев на голове – живой ходячий сноп, сама земля-мать в наиболее желанным для людей урожайном убранстве. На Святой горе ее поставили на щит и подняли почти к небесам, а народ внизу кричал: «Слава, слава!», в лице княгини молодой благодаря землю-мать за пропитание на предстоящую зиму.

Потом начались пиры. Сперва старейшины угостились пивом прямо на площадке святилища, полив и жертвенник с его венками, потом перешли на Эльгин двор. Назавтра последний сноп перенесли на Олегову гору, поставили перед княжьим столом и снова пировали, пока не повалились на пол. Еще несколько дней тот же сноп ходил по гостям, по дворам всех знатных киян, разнося благословение богов. Везде угощали хлебом нового урожая, кашами с маслом, мясом, яичницей, пирогами со всевозможными начинками, пивом. Торлейв часто видел Прияну в эти дни. Дух захватывало от восторга перед ее красотой, но и жутко делалось: вслед за жатвенными пирами нагрянет зима, покроет все снежной белизной, и Жива скроется – растает, накормив весь род человеческий. Как они встретят весну, загадывать было рано, и никогда еще Торлейву предстоящая зима не казалась такой длинной. Даже когда ездили в Тевтонское королевство.