Иван Дроздов - Подземный меридиан
Зритель любит эти минуты ожидания. В такие минуты и люди, находящиеся в зале, сродни артистам. Ведь они пришли не только посмотреть, но и показать себя. Все они, и в первую очередь женщины, прежде чем сесть в эти кресла, долго и тщательно наряжались дома, потом в театральном вестибюле прихорашивались перед зеркалом, затем в ожидании звонков важно и торжественно ходили по кругу. На них смотрели знакомые и незнакомые люди, им говорили комплименты, они приятно улыбались. Дамы уверились в том, что выглядят хорошо, молодо, красиво, что такими красивыми они будут оставаться долго, может быть всегда. Именно поэтому теперь, в последние минуты ожидания, так беззаботны и счастливы их лица, таким восторгом светятся глаза. Приподнятое чувство ожидания чего–то важного, необыкновенного владело и Андреем. Он сидел в пятом ряду возле Селезнева. Денис был впереди — не поворачивался к ним. Положив сильные, загорелые руки на колени, ждал открытия занавеса.
Спектакль начался необычно: занавес открылся, но артистов на сцене не было. Первый актер появился не на сцене, а вышел из зрительного зала. Раздалась песня:
Дымилась роща под горою,
И вместе с ней горел закат…
Все повернулись назад. Андрей только теперь заметил фанерное возвышение в проходе между креслами: по нему на сцену, освещаемый светом красноватого фонаря, шел седой мужчина в слинялой гимнастерке, видно отставной командир.
Нас оставалось только трое…
Руки его безвольно свесились над оркестровой ямой. Бывший военный, покачиваясь во хмелю, с минуту стоял спиной к зрителю, затем медленно повернулся, сощурил глаза, словно отыскивая знакомых, позвал:
— Санька!.. Наточка!.. Тишина. Бросили отца, неблагодарные!..
Он смотрел на людей, сидевших в первых рядах, укоризненно покачивал головой, словно в чем–то обвиняя зрителей, надрывно, глухо бубнил:
— Бросили, забыли. А я помню. Все помню!.. И как горели березы, стонала земля — помню! А они… отца бросили.
В глубине сцены яркой голубой лентой тянулась река. У дебаркадера плескались волны, в стороне от пристани в лучах яркого солнца отливал золотом песчаный берег. Там, у лодки, возился человек.
— Санька!..
— Что тебе?.. — зазвенел чистый юношеский голосок. И тотчас на берегу появился юноша — стройный, с медно–рыжим лицом. Он держался от отца на приличном расстоянии и смотрел на него с недетской затаенной тревогой.
— Иди сюда, шельмец! Где шляешься, почему дома не живешь?..
— Пил бы поменьше!
— А-а!.. — закричал отец и швырнул в мальчика ведро.
Того и след простыл.
Денис повернулся к Самарину, шепнул ему на ухо:
— А ведь этот паренек–то — она, Мария!..
Самарин словно очнулся: «Да, конечно, это была она».
«Травести» — вспомнил оброненное ею однажды слово. Тоже — искусство. И, должно быть, немалое.
Селезнев, Денис и Андрей нетерпеливо ждали появления мальчика, но тот, прыгнув с берега куда–то вниз, исчез и больше не появлялся.
Мария появилась на сцене ещё в конце третьего действия. На этот раз она играла девушку; явилась перед тоскующим отцом под руку с молодым человеком, очевидно мужем. Она была необычайно хороша — грациозна, красива. Чуть заметной золотинкой искрились в лучах фонарей её волосы.
Самарину показалось, что Мария краем глаза взглянула в зал — на него, Андрея. Да, да, это несомненно. Андрей перехватил её взгляд.
— Благослови нас, папа. По русскому обычаю…
Отец поднялся, прислонился спиной к дереву. Теперь все видели его благородное, освещенное глубокой думой лицо.
Он подошел к Марии, взял её обеими руками за голову, долго смотрел в глаза. Потом отошел в сторону, смотрел на нее издали.
— А я тебе не отец.
Мария вздрогнула, подалась назад. К лицу подняла ладони, словно защищаясь от удара.
— И Санька мне не сын. Тебе он брат, а мне никто. И ты — никто, и он…
— Отец! — вскрикнула Мария. — Опомнись!.. В тебе говорит вино!..
— Нет, дочка. Вино я пью, это верно, но говорит во мне сердце. Я вырастил вас, воспитал, как бы мог воспитать родных детей. Все вам отдал — труд и заботы. Я был генерал, и вы гордились мною. Теперь я рыбак–любитель, завсегдатай пристани, потому как я люблю Волгу. Санька ушел в ремесленное училище, ты тоже бросила меня — уехала в другой город. Что ж, я желаю вам счастья. Вас не сужу. Но теперь вы взрослые и знайте правду: я вам не отец и никогда им не был. Я вернулся с фронта и в своей пустой квартире застал вашу мать умирающей. Она вывезла вас из Ленинграда, спасла вам жизнь, но сама умерла от чахотки. Я жил один, у меня никогда не было семьи, — принял вас, как детей. Позже узнал, что ваш родной отец жив, но он женился во второй раз и не захотел брать вас к себе. Если хотите повидать отца — поезжайте в Ленинград, он работает там директором…
— Папа! — вскричала Мария. — Папочка!..
С минуту девушка стояла в нерешительности, затем бросилась к генералу, обвила руками шею:
— Родной!.. Милый!.. Не надо больше. Не надо рассказывать!..
Она обнимала его и плакала. Её лицо было обращено к залу. По щекам катились слезы. Девушка обнимала отца с какой–то исступленной нежностью. Она вдруг поняла всю меру благородства, всю красоту подвига, совершенного этим человеком, и в одно мгновенье прозрела. И боль, и раскаянье, и нежность, и благодарность — все отразилось на её залитом слезами лице. И эти же чувства взволновали сердца людей, смотревших на нее. Зал шумно выражал свой восторг, свое одобрение игрой артистки. И Андрей, не слыша аплодисментов и не думая о том, как другие приняли эпизод на сцене, хлопал изо всех сил, он даже непроизвольно встал и тянулся над головами впереди сидящих зрителей, хлопал и тянулся, словно боясь, что Мария его не увидит, не узнает, как он ею восхищен, как он понял и оценил её артистический талант. Андрей хлопал и тогда, когда аплодисменты смолкли; стоял во весь рост и не замечал своего нелепого положения — и он бы долго ещё продолжал выражать свой восторг, если бы на него не стали оборачиваться соседи. Тут Селезнев и взял его за полу пиджака и потянул книзу. Андрей сел, взглянул виновато на своих друзей и вновь устремил взор на сцену, ожидая, не выйдет ли Мария на аплодисменты.
Тотчас нее, как только закрылся занавес и смолкли аплодисменты, Андрей поспешил к выходу.
— Куда ты летишь? — спросил Денис, удерживая Андрея. — Свидание? Ну черт с тобой!..
Им бы пойти всем вместе за кулисы, поздравить Марию, сказать ей теплые слова, так нужные артистке, но никто из них никогда не был за кулисами и не догадался пойти туда и теперь.
Андрей вышел на улицу и стал бродить вокруг театра, соображая, из какой двери выходят артисты. Дверей кроме главного входа он насчитал три: две маленькие по бокам и одна побольше, с тыльной стороны. Из нее–то, он полагал, и выйдет Мария.
