"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна

И у кого за пазухой теперь искать этот нож?

Выходило, что это единственный след убийцы. Отпустив Хальвдана, Мистина убрал ножны в ларь и запер его на замок.

В церкви меча не оказалось. Спешно призванный (вернее, за шиворот приволоченный крепкой Игморовой рукой) отец Агапий подтвердил, что все там в порядке, так, как всегда отец Ставракий оставлял, уходя. Кузнецы убедились, что замок не ломали и даже не пытались. Значит, меч исчез из церкви еще до того, как отец Ставракий ее запер. Если бы ее открывал кто-то другой уже после, зачем бы ключ положил обратно в мешочек на поясе, где папас всегда его носил? Но иерея было уже не спросить. Народ опять собрался на торжке, в возбуждении и страхе наблюдая позорище: Святослав приказал обыскать и церковь, и иерейский двор, и теперь его гриди переворачивали все пожитки под вопли Платониды и двух ее челядинок. Услышав, то тело мужа найдено, Платонида порывалась бежать к нему, но гриди ее не выпускали – на случай, если понадобится. Хотя расспрашивать ее сейчас было бесполезно, нельзя было добиться ничего, кроме причитаний и обрывочных призывов к Пресвятой Деве по-гречески.

Ни в церкви, ни в жилище папаса не нашли ничего – ни меча, ни чего-то любопытного. И чем очевиднее таяла надежда увидеть меч, тем сильнее в сердце Святослава разгорался гнев – сокрушительный гнев Перуна, у которого украли его оружие. Гнев Тора, не нашедшего на месте своего молота.

Подоспевшие Асмунд и Вуефаст заново отправили отроков опрашивать уже однажды опрошенных соседей. Сами увели князя на Олегову гору – что толку топтаться перед пустой церковью? – и сели совещаться. Святослав приказал приволочь из Козар десяток самых уважаемых людей и держать их в заложниках, а тем временем учинить там еще один обыск. Мысль его, следуя своим путем, нашла виноватых – тех, кто не желал успеха его будущем походу на кагановы владения и мог пытаться помешать, отняв источник силы и удачи. В Козарах поднялся шум, сопутствующий вражескому набегу, – треск ломаемых ворот и дверей, крики и визг. По киевским горам мгновенно разнесся слух, что открылась-де вина жидинов в осквернении святилища. Народ было бросился громить, но гриди стеной щитов отогнали – Святослав не хотел, чтобы во всеобщем погроме, грабеже и пожаре Хилоусов меч пропал окончательно, если он там. Козарские жители разбегались кто куда, простившись с имуществом и пытаясь спасти хотя бы свои жизни.

На дворе у Мистины тем временем допрашивали деда Хотобыла.

– Землю ест, что непричастен! – доложил Арне, когда Мистина приехал: близ святилища, откуда убрали тело и теперь старухи отмывали кровь с камня, делать ему было больше нечего.

– Прямо ест? – спросил Мистина, передавая конский повод отроку с конюшни.

– У меня на глазах съел из-под правой ноги. Какой же он был бы ведун, если б мог землю-мать обмануть?

– Помимо этого что говорит?

– Что в княжьи дела не мешается, про голову человечью трепал потому, что так оно водится: всяк дорогой клад положен на жертву.

– Где об этом говорил?

– У себя на улице с бабами, на торгу, у боярина Завида, у Тудора Телеги…

– Что? Гл-ля-адь…

Мистина остановился, не дойдя до крыльца. Застыл, держась за резной столбик. Немцы… Оттоновы послы… жабы на палочке, украденный пергамент… Быстрая мысль искала связь с убийством папаса – но соскальзывала, как пальцы утопающего с ледяных краев проруби, не удавалось ни за что зацепиться. В ту пору, когда все тревожились из-за жаб, о мече Хилоуса не знали ни немцы, ни отец Ставракий. Между жабами и мечом никакой связи не может быть.

Альв еще толковал со стариками в святилище, и для срочного совета Мистина призвал Ратияра, Арне-младшего и Люта.

– Но где те жабы – и где папас? – изумился Лют.

– Вот! – обрадованный, если здесь хоть что-то могло радовать, Мистина уставил палец ему в грудь. – Те жабы для того и были, чтобы греков опорочить. Ратьша, живо – немцев ко мне сюда! Всех волочи, чего будут говорить, – не слушай. Я сам их послушаю. Дом обыскать.

Без лишних вопросов Ратияр встал и вышел. Мистина с трудом сохранял невозмутимость, тогда как хотелось вцепиться себе в волосы от жуткого, ранящего подозрения. Если это немцы… а он ведь знал, давно знал, что у них руки и мысли нечисты!

– Не, Мистиша! – Лют не верил. – Одно дело – жаб засушить и на щепочку надеть, а другое – человека зарезать, да еще папаса! Да еще в святилище! Они ж христиане! Им хлеба в рот взять нельзя, если его во славу богов раздают, а тут – человека в жертву… да они до самой смерти от такого не отмоются… не отмолятся то есть.

– Жабье дело они затеяли, чтобы опорочить греков. Уже почти вышло – церковь стояла пустая, греков мало что на улице не били. Раз-другой только отроки и удержали, чтобы за беса Ротемидия иерейский двор не разнесли. А тут папасу Хилоусов меч бог послал. Если это они… я же мог…

Мистина сознавал, что излишней осторожностью уступил удар противнику – а ведь неприятный опыт такого рода уже приобрел. Но что можно было сделать – еще вчера хотя бы? Забрать немцев в поруб из-за жаб? Но на чем строилось бы обвинение? Баба Плынь мертва, убийц никто не видел – и весь Киев считает их бесами, бывшими у нее же в услужении. Оттонов денарий мог к ней попасть с торга. Украсть часть псалма из дома отца Ставракия мог кто угодно – немцев там никто не застал. Остается кусок старого пергамента, отрезанный из кодекса в ларе Акилины – но здесь видоком можно выставить только Влатту, девку, дочь рабыни! Девки в видоки не годятся, вот и выходит, что все дело строится на одних догадках, пусть и хорошо увязанных между собой. Кого другого, не слишком родовитого, из своих, можно было бы на всякий случай в порубе подержать. Но через Оттона, за последние десятилетия прибравшего к рукам чуть ли не все земли к западу от волынян, шла вся торговля в западном направлении, и сердить его без весомой причины вышло бы себе дороже. Это Мистина очень хорошо понимал и был вынужден рассчитывать каждый шаг.

– Не сказал Ратияру, чтобы искал там кусок из библоса, что у папаса взяли в доме, – дойдя в мыслях до этого места, обронил Мистина.

– Я догоню? – Арне живо встал.

– Беги. Но думается мне, тот кусок они давно сожгли, – добавил Мистина, когда парень уже выскочил за дверь. – К чему им его беречь было?

Два дела – сушеных жаб и зарезанного папаса – объединяло то, что оба были затеяны во вред отцу Ставракию. В то время как сам отец Ставракий при жизни утверждал, что врагов не имеет! И правда – человеком он был мирным, уживчивым, упрямых язычников поучениями не донимал, местных богов не бранил, святынь не оскорблял, священные дубы рубить не порывался, а к крещеной своей пастве был снисходителен и понимал, что живущие среди язычников не могут избежать даже употребления жертвенного мяса и хлеба, иначе их собственные родичи сочтут нечистыми. Метили не в него, а повыше – в саму константинопольскую церковь. Врагами ее могли быть киевские язычники, возглавляемые князем, но и Оттоновы послы, сыны церкви римской, могли тоже.

Ратияр привез всех четверых немцев. Часть людей во главе с Арни-младшим осталась обыскивать занимаемый ими дом и опрашивать торговых гостей, живших в других домах и обычно коротавших вечера с отцом Теодором. Мистина ждал в гриднице, в окружении своих хирдманов, хищным блеском глаз и внешней невозмутимостью схожий с Белым Волком – лесным князем – среди его серой братии.

– Слышали, что случилось?

– До нас дошли вести, что язычники убили греческого клерикуса, – с надменность, за которой сквозила тревога, ответил Рихер. – Принесли его в жертву своим богам.

Выглядел он не лучшим образом: бледноватый, глаза тусклые, невольно морщился, как человек, у которого болит голова. И пристальный взгляд Мистины, проникающий в самую душу, не мог принести облегчения.

– Такие случаи бывали, – поддержал отец Гримальд, с бурыми мешками под глазами, с четками в руках, со взъерошенный седой шевелюрой вокруг гуменца [688]. – Многие святые мужи бывали убиты жестокими людьми, о чьем спасении заботились, не щадя жизни. Господь увенчает их славой в своих небесных чертогах. Даже завидую ему – он уже водворился в славе и снискал мученический венец… Есть ли в городе кто-то, кто сможет отпеть его? Если нет, то я охотно отдам долг собрату, пусть они и схизматики. Но Господь…