Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1
— Нет, учитель, но я размышляю — я ведь каждый день нахожусь в гуще жизни, сталкиваюсь с людьми, веду войну с принцами, я не забился, как вы, в угол, безразличный ко всему, что происходит, ко всему, что защищается или идет в наступление, я не занимаюсь учеными абстракциями и начетничеством, я знаю о трудностях и говорю о них, вот и все.
— Ты быстро преодолеешь трудности, если пожелаешь.
— Скорее, если поверю.
— Так ты не веришь?
— Не верю, — ответил Бальзамо.
— Ты меня искушаешь, искушаешь! — вскричал Альтотас.
— Нет, я сомневаюсь.
— Ну, ладно. Ты веришь в смерть?
— Я верю, что она существует. Да, смерть существует.
— Значит, смерть существует — хоть это-то ты не оспариваешь? — пожав плечами, осведомился Альтотас.
— Это бесспорно.
— Смерть бесконечна и необорима, не так ли? — добавил старый ученый с улыбкой, заставившей его последователя вздрогнуть.
— О да, учитель, необорима и, главное, бесконечна.
— И когда ты видишь труп, пот выступает у тебя на лбу, а сердце наполняется сожалением?
— Пот не выступает у меня на лбу, потому что я привык к человеческим горестям, а сердце не наполняется сожалением, потому что я не слишком высоко ценю жизнь, но, видя труп, я говорю себе: «О смерть, ты могущественна, как Бог, ты властвуешь безраздельно, и ничто не может одержать над тобою верх!»
Альтотас молча слушал Бальзамо, ничем не выдавая своего нетерпения, и лишь вертел в руке скальпель; но едва его ученик закончил свою скорбную и торжественную фразу, как старик с улыбкой оглянулся по сторонам, и взор его, столь пронзительный, что, казалось, для него не существовало в природе никаких секретов, остановился в углу комнаты, где на подстилке соломы дрожал несчастный черный пес — единственный оставшийся в живых из трех животных этой породы, которых Бальзамо по просьбе Альтотаса доставил для опытов.
— Возьми эту собаку и положи ее мне на стол, — приказал старик.
Бальзамо послушно взял пса и водрузил его на мраморную столешницу. Животное, словно предчувствуя свою судьбу и уже явно знакомое с руками экспериментатора, почувствовало прикосновение к мрамору, задрожало, забилось и зарычало.
— Ну, — проговорил Альтотас, — раз ты веришь в смерть, следовательно, веришь и в жизнь, не так ли?
— Безусловно.
— Вот перед тобой собака: она кажется весьма живой, правда?
— Разумеется — она же рычит, бьется, ей страшно.
— До чего же уродливы черные собаки! Попробуй в следующий раз добыть белых.
— Попробую.
— Стало быть, собака эта живая. Ну, полай, полай, — добавил старик, зловеще ухмыльнувшись, — чтобы убедить господина Ашарата, что ты жива.
Он надавил псу на какой-то мускул, и тот залился лаем или скорее завыл.
— Теперь, Ашарат, пододвинь этот хрустальный колокол, вот так, и накрой им собаку. Кстати, я забыл тебя спросить: в какого рода смерть ты веришь сильнее всего?
— Не понимаю, что вы имеете в виду, учитель; смерть есть смерть.
— Справедливо, и даже очень. Я тоже придерживаюсь такого мнения. Ну, ладно, раз смерть есть смерть, откачай воздух, Ашарат.
Бальзама принялся вертеть колесо насоса, соединенного трубкой с колоколом, и оттуда с тонким свистом стал постепенно выходить воздух. Маленький пес сначала заволновался, забеспокоился, стал тыкаться мордой в стенки колокола, потом поднял голову, шумно и тяжело захрипел и, наконец, рухнул, бездыханный и раздувшийся.
— Вот собака, погибшая от удушья. Хорошая смерть — легкая и быстрая, не правда ли? — спросил Альтотас.
— Согласен.
— Собака умерла по-настоящему?
— Без сомнения.
— Ты, кажется, не очень-то в этом убежден, Ашарат?
— Да нет, напротив.
— Ты сомневаешься, потому что знаешь мои возможности, верно? Думаешь, что я научился возвращать жизнь в неповрежденный организм, вдувая в него воздух, словно в бурдюк, а?
— Ничего я не думаю, просто вижу, что собака мертва — вот и все.
— Ладно, для пущей надежности умертвим ее еще раз. Подними колокол, Ашарат.
Бальзамо убрал хрустальный колпак, предварительно впустив под него воздух. Собака лежала неподвижно, глаза ее были закрыты, сердце не билось.
— Теперь возьми скальпель и, не трогая гортани, рассеки собаке позвоночник.
— Я сделаю это, но только потому, что вы приказываете.
— А также чтобы добить бедное животное, если в нем вдруг еще теплится жизнь, — ухмыльнувшись, по-стариковски упрямо, добавил Альтотас.
Бальзамо одним ударом рассек собаке позвоночник дюймах в двух от мозжечка; открылась кровоточащая рана. Пес, а точнее, его труп не шевельнулся.
— Да, собака явно умерла, — проговорил Альтотас. — Не дрогнула ни одна жилочка, ни один мускул, ни одна частичка плоти не отозвалась на это новое насилие. Не правда ли, собака мертва окончательно?
— Я готов признать это столько раз, сколько вам будет угодно, — нетерпеливо огрызнулся Бальзамо.
— Вот перед тобой безжизненное, навсегда замершее животное. По твоим словам, ничто не может одержать верх над смертью. Ничто не может вернуть бедному животному жизнь или хотя бы признаки жизни — ведь так?
— Ничто и никто, кроме Бога.
— Да, но Бог не проявит непоследовательности и этого не сделает. Бог в своей высшей мудрости убивает, он делает это по какой-то причине или ради какой-то пользы. Так сказал какой-то убийца — не помню, как его звали, — и сказано это очень верно. Смерть выгодна природе. И вот перед нами совершенно мертвый пес, из которого природа извлекла свою выгоду.
Альтотас пристально уставился на Бальзамо. Тот, уже устав от бесконечных повторений, ограничился простым кивком.
— А что ты скажешь, если эта собака откроет глаз и посмотрит на меня? — спросил Альтотас.
— Это меня несказанно удивит, учитель, — улыбнувшись, ответил Бальзамо.
— Удивит? Это отрадно!
С этими словами, за которыми последовал фальшивый и зловещий смешок, старик пододвинул к собаке какой-то аппарат, состоявший из металлических пластин, разделенных суконными прокладками и погруженных в банку с подкисленной водой, из которой тянулись два провода — полюса батареи.
— Ты хочешь, чтобы открылся правый глаз или левый? — спросил старик.
— Правый.
Два провода, разделенные кусочком шелка, прикоснулись к шейному мускулу. Мгновенно правый глаз собаки открылся и посмотрел на Бальзамо, который в ужасе попятился.
— А теперь откроем ей пасть, хочешь?
Бальзамо не ответил: он находился во власти крайнего изумления. Альтотас прикоснулся к другому мускулу, глаз собаки закрылся, и тут же отверзлась пасть: у корней острых и белых зубов, словно собака была живой, подрагивала красная десна.
