Вера Космолинская - Коронованный лев
Вежливо и отстраненно, как по писаному. А чего же я все-таки хотел? Я даже не мог припомнить… Мог только подхватить:
— Ганелон не лучше — будь у него хоть капля мозгов, не кончил бы так плохо. А уж за что казнили всем скопом его родню, включая детей?.. — Это, наверное, знает только тот, кто две недели спустя с радостью откликнется на зов набата. А что бы сделали мы, если бы не знали? Нет, не так. Мы уже знаем. И что сделаем теперь? — Просто не знаю…
— Люблю я «благородные» рыцарские истории, — мрачно сказала Диана.
Я слегка улыбнулся, понимающе кивнув ей, и сел в обитое синим бархатом кресло.
— Блуждаешь как Персеваль? — спросила Диана выжидающе.
— Да, ты точно угадала. Легенды… как теперь можно говорить с уверенностью, что было и чего не было? — Нет, снова не то, хотя, почти то, но не совсем. Что ж, будем рубить сплеча, хотя снова — о том ли это? — Огюст просил передать тебе привет.
Глаза Дианы стали холодными. Как синий лед. Снаружи. Но так ли было внутри?
— Это ничего не значит, — сказал я. — Просто ему сейчас тяжело…
— Ему? — отстраненно проговорила Диана. — А нам сейчас легче?
Я посмотрел на нее. Живая фарфоровая статуэтка, изысканная и хрупкая. Несмотря ни на что, ни на свой нрав, ни на свой ум. Слишком уязвимая. И ей тоже досталось это бремя. Какая дикость. Ей же всего семнадцать.
— Нет. Но по-другому.
Диана молча кивнула.
— Ты, наверное, считаешь меня никчемной, — сказала она негромко и ровно.
Я посмотрел на нее изумленно.
— Нет.
— Считаешь. Я помню, что ты говорил утром. — Глаза Дианы оставались холодными. — А самое мерзкое в этом то, что я сама так считаю.
— Ди… — я не нарочно сократил ее имя. Так уж вышло.
Диана слабо улыбнулась. Кажется, эта случайность пришлась ей по душе, даже лед немного оттаял, будто я прикоснулся к нему и согрел.
— Вот такие дела, Поль… — в ее голосе зазвучали затаенные слезы. — Я всегда считала себя сильной и свободной. Меня окружали хорошие люди. Но теперь — я просто не знаю, что делать. Вы хотя бы сражаться можете. А что могу я? Знаешь, было бы другое время, я, наверное, могла бы, а тут?.. Почему так… Почему все так?.. Да черт побери Огюста?! И он еще считает, что ему не повезло?! — Диана запальчиво вскочила и зачем-то схватила со стола кинжал, будто собиралась всадить его в книгу. — Да что у него за глупости на уме?!
— Он просто боится стать предателем.
Диана бросила на меня ошеломленный взгляд.
— Ах, вот о чем… — пробормотала она еле слышно. — Да, конечно. — Диана чуть прикусила губу и бессознательно погладила книгу. — Но я и тут ничем не могу ему помочь.
— Не только ты, Диана. Мы все по-своему никчемны.
Диана всхлипнула, глядя в потолок. Каким-то чудом ее глаза оставались сухими. Я подошел и взял ее за руки.
— Мы действительно все таковы. Вот и все.
Она уткнулась носом мне в грудь и я мягко погладил ее золотые волосы. Диана пошевелилась и вдруг принялась тыкать меня пальцем, в плечо, будто проверяя, настоящий я, или нет.
— Но мы все еще живы, да? — проговорила она с надеждой.
— Раз еще можем об этом спрашивать, наверное, живы, — предположил я.
Диана испустила легкий смешок. Случайно посмотрев в сторону окна, я замер. Там висела луна, абсолютно круглая, как в фильме про оборотней.
— Ты видела, какая сегодня луна?
— Видела, — сказала Диана. — Ты не подумывал о том, чтобы застрелиться серебряной пулей?
Как Ян Потоцкий? Кто знает, почему именно он это сделал.
— Только что подумал. Но не буду. Из принципа.
— Я тоже.
— Мы что-нибудь придумаем.
— А если нет?
— Помнишь, Конан-Дойль как-то сказал…
— Что, «если мыслить логически?..»
— Нет. «Грядет самое великое приключение в моей жизни».
Диана немного отстранилась, чтобы посмотреть мне в глаза.
— Он сказал это перед смертью.
— Или просто перед своим «великим приключением». А у нас — другое. Возможно.
Диана улыбнулась мне в ответ.
— Спокойной ночи, Диана.
— Спокойной ночи.
Когда я проходил мимо отцовских комнат, из-под дверей не выбивалось ни лучика, и я сразу отправился к себе. Где, как выяснилось, отец меня и поджидал.
— А, вот ты где! — воскликнул я.
— Где? — задал отец риторический вопрос, тормоша Персеваля, мурлычущего у него на коленях и блаженно подставляющего ему загривок.
— Здесь. — И тут меня осенила обескураживающая мысль. — Простите, кажется, я не должен говорить вам «ты»… — Догадался к концу дня, как же…
— Только этого еще не хватало! — искренне возмутился отец, посмотрев на меня с неподдельной обидой. — Говори, пожалуйста! Хоть не буду чувствовать себя среди вас посторонним.
— Хорошо, — согласился я, улыбнувшись с облегчением. Но не на людях — только там, где это будет уместно. — Знаешь… я не знаю, что происходит, но у меня нет никакого доверия к этому неясно кем учиненному эксперименту. Мы ведь не собираемся всерьез за кем-то гоняться и исправлять что-то, что может быть, как раз будет на руку каким-то мерзавцам, которые все это затеяли?!
Отец тяжело вздохнул.
— Полагаю, — ответил он медленно, после небольшой паузы, — что в этой ситуации мы можем делать с успехом только то, что нам заблагорассудится.
Минутку. Я верно расслышал? Я воззрился на отца с изумлением, не услышав в его голосе ни грана сарказма.
— Ты шутишь. — В его глазах горели потаенные шальные искры. В них было что-то опасное.
— Ничуть. Потому что играть на руку никаким мерзавцам тоже не собираюсь. Но внимательно присмотреться к происходящему — стоит. Я раздумывал о тех некоторых мелких расхождениях, которые помню. Вот скажи-ка мне, кто выиграл бой при Павии, мы или имперские войска?
— Имперские войска. Но королю Франциску удалось пробиться с небольшим отрядом и, если бы только потом он не попал в засаду…
— Но самое интересное, что этого вообще не было.
— Как не было? Ведь дед, твой отец…
— Его ведь тоже не было, — напомнил отец с дьявольской холодной мягкостью.
Что за?..
— Ох… — Я не знал, что и сказать.
— В сущности, почти неважная деталь, крайне мало повлиявшая на результат. Но если, конечно, я помню правильно — или мы помним правильно — и если наша память не является поддельной, мы действительно помним несколько разные миры, а значит, либо что-то делать уже поздно, либо можно предположить, что некоторые незначительные изменения в деталях никак не могут быть по-настоящему фатальны для будущего. И будут играть какую-то роль только очень заметные отклонения, которые будут бросаться в глаза. И тогда… — отец неопределенно пожал плечами. — Тогда, думаю, нам будет нетрудно решить, нравится ли нам такое отклонение или нет.
