Анна Антоновская - Пробуждение барса
Такое уединение приписывали непомерной гордости. И ненависть, разжигаемая Гульшари и Мариам, росла.
Столкновение произошло неожиданно. Тэкле, увидя Зугзу в жалкой роли рабыни Мариам, сжалилась над ханской дочерью и попросила Луарсаба даровать свободу казашке и разрешить ей вернуться в аул.
Мариам разразилась бурным негодованием: она еще царица, никому не позволит распоряжаться ее собственностью и сумеет указать место непрошеным заступницам. Луарсаб, махнув рукой, поспешно покинул покои матери. Не осталась без внимания и Зугза, и если до сих пор снисходительное презрение Мариам делало жизнь казашки сносной, то заступничество Тэкле превратило эту жизнь в муку. В результате Зугза загорелась яростной ненавистью к Мариам и страстной любовью к Тэкле.
Тэкле, игнорирующая аристократию, была добра и внимательна не только к Зугзе, которую жалела, но и ко всем слугам, независимо от того, были ли это слуги Мариам, Гульшари, Шадимана или Нестан.
Такое отношение вызвало любовь и преданность, даже девушки Гульшари тихонько клялись скорее на себя руки наложить, чем идти против царицы. А веселая комната слуг Тэкле, под присмотром сестры Эрасти и ее красивого мужа мсахури, притягивала, несмотря на пощечины Гульшари, девушек, чубукчи, нукери, оруженосцев и телохранителей. Смех, песни, дайра неугомонно звенели в «ностевском уголке». Взбешенные Мариам и Гульшари уже не скрывали своей вражды к молодой царице. Встревоженная Нестан написала в Носте, и совершенно неожиданно, к удовольствию Луарсаба, в Метехи приехали Русудан с Хорешани.
Русудан не замедлила показать, что царица здесь сестра Моурави, а двух цариц трон не выдержит. Бывшие царицы сами скромно в тень должны уйти, а не ждать приглашения.
Мариам неистовствовала, звенели подносы, бегали с покрасневшими щеками слуги… Метехи походил на вулкан.
— Не могу понять, дорогая Хорешани, ведь Тэкле тише ангела, никого даже крылом не заденет…
— Кто к черту привык, всегда с богом скучает. Молодых княгинь, царь, напугай. Старшие поймут, о чем разговор идет…
— Ты права, Хорешани, но как мать успокоить?
— Русудан предоставь. Одинаковые средства друг против друга знают.
Луарсаб окинул взглядом жизнерадостную княгиню и неожиданно спросил:
— Как твой азнаур поживает?
— Спасибо, пока любит…
Восхищенный Луарсаб расхохотался:
— Хочешь, князем сделаю?
— Теперь все равно… Не стоит напрасно Шадиману кровь портить… Потом… для женщины всегда спокойнее, когда около возлюбленного меньше завистливых змей шипит…
— Восхищаюсь тобой, дорогая Хорешани…
— А я тобой, мой светлый царь. Всегда думала — ни с одним царем не сравнишься.
Хорешани угадала. Русудан водворила порядок, даже Нино Магаладзе согнулась. Впрочем, предлога согнуться перед Тэкле княгиня сама давно подыскивала. По ее мнению, живая кошка лучше дохлого тигра. А тут еще Астандари всеми средствами пролезала в родственницы к Нестан. О Ревазе с Мамукой и говорить нечего. Открыто стали на сторону плебейки. Даже с «барсами» завели охотничью дружбу.
Гульшари первая заметила измену Нино, и во избежание заразы царица открыто изгнала обрадованных Магаладзе.
Луарсаб, ради поощрения, тут же назначил Реваза в личную свиту и пригласил Астан остаться в замке. Царица по обыкновению заболела. Гульшари по обыкновению изодрала трём служанкам щеки. Но такой поворот событий заставил многих насторожиться:
— Надо раньше было думать старой царице…
— Конечно, лучше скучный царь, чем веселый князь…
— И плебейке не пришлось бы место уступать…
— Я всегда говорила — лучше магаладзевского носа не найти…
— Первый знает, куда повернуть.
— Разве Шадиман похож на голубя?
— На голубя нет, но на влюбленного тоже мало…
— На одном боку долго лежать надоедает…
— Ха-ха-ха!..
— Хи-хи-хи…
— Нато всегда рассмешит!
Луарсаб почти обрадовался приезду иранских послов. Сидеть целыми днями в покоях обожаемой жены не пристало царю, а в остальных залах томила скука и интриги двора.
«Может, шах ссоры ищет? Что ж, лучше воевать на поле брани, чем в собственном замке. Вот и Георгий наконец приехал, всегда спокойнее, когда Моурави близко. Странно, отец Трифилий не собирался, а тоже прибыл. С княгиней Русудан долго беседовал, говорят, немножко влюблен… Как видно, от монашеской одежды кровь не замерзает… Георгий гордиться должен — сильные люди к Русудан тянутся. А кто еще? Ах, да… жаль мать, но сама виновата…»
Но чем больше наполнялся зал дорогими подарками, тем больше недоумевал Луарсаб и беспокоились Шадиман и Андукапар.
Трифилий на мгновение переглянулся с Георгием и отвел лезвие в глаза Шадимана…
Эмир-Гюне-хан после пышного приветствия царю царей преподнес грамоту. Луарсаб, поцеловав стоя печать, передал пергамент Бартому. По мере чтения глаза Луарсаба расширялись, в голове шумели дикие мысли…
"…Свадебные дары прими как знак любви и расположения к тебе, победоносный брат мой и брат любимой жены моей, царственной Лелу, недавно подарившей мне сына Сефи-мирзу, назначенного мною наследником престола могущественного Ирака. Азис-паша, подкованный лучшими кузнецами Исфахана для облегчения ходьбы по чужим землям, все же ничего не выдал… Может, царь Картли найдет у себя работу кузнецам? Подкованные ноги развязывают язык… И тогда мы узнаем, зачем тайно приезжал в Картли мустешар султана в июле и затем в сентябре хотел повторить посещение дружественной Ирану Картли.
Я восхищаюсь твоим умом и ловкостью. Поймать неуязвимого, бесстрашного Азис-пашу! Кстати, назови имена верных людей, выполнивших так удачно твое поручение и благополучно доставивших Азис-пашу с пятью собаками султана, переодетыми грузинскими князьями, в Агджа-Калу. Я поручил моим советникам, Эмир-Гюне-хану и Ага-хану, наградить их за ловкость и просить тебя не наказывать за промокшую при переправе через Куркутский брод твою грамоту. Хотя отсутствие грамоты лишило великой радости видеть твою руку и узнать мысли царя Луарсаба, но твой подарок, в полной целости переданный Али-Баиндур-хану и переправленный ханом в Исфахан, доставил мне большое удовольствие. Если и в дальнейшем будешь так действовать против общего врага, моя любовь к тебе и дружба никогда не иссякнут…"
Персидская благодарность и любезность раскаленной иглой вонзилась в мысли Луарсаба. Он взметнул глаза: чья это дерзость? Но лица присутствующих выражали только недоумение.
Потрясенный Шадиман почему-то вспомнил, что хотел надеть утром другую куладжу.
Андукапар стал сомневаться в крепости своих ног.
