Борис Климычев - Корона скифа (сборник)
Минский вышел, с прислугой, на всякий случай, спрятав в карман револьвер. Дворник придерживал псов, готовый в любую минуту спустить их с цепи. Минский прочел документы, на них была печать завода и роспись управляющего. Тогда прибывшим было дозволено въехать в усадьбу.
Грузчики с трудом подняли сейф, положили на плахи, потащили волоком. Им помогала прислуга. Затащили гроссейф в прихожую, поставили там. Старший рабочий подал Минскому ключи и сказал:
— Механизм сейфа очень сложный и требует особенного обращения. Не трогайте сейф до утра, пусть все пружины механизма после мороза хорошенько прогреются. Иначе — сейф можно испортить…
Исаак расписался в бумагах, и заводчане удалились. Ночью, когда семья Минского и его прислуга мирно спали, сидевший внутри сейфа, известный всему городу лилипут Леня Крымов вылез из бронированного убежища. Леня не был большевиком, он был шутником. Иногда он бродил зимой вечерами по главному проспекту, обращаясь ко всем встреченным молодым барынькам:
— Тетенька! Я хочу сделать пи-пи, ручки замерзли, пиписку достать не могу. Иная сердобольная барынька расстегивала ему ширинку и увидев огромную пиписку, ошеломленно вопрошала:
— Мальчик? Сколько тебе лет?
— Тлидцать тли годика! — отвечал ошарашенной барыньке шутник Леня.
Теперь Ленина шутка была не слишком безобидная. Он прислушался, определил, что все спят, вылез из сейфа, стал тихо отпирать тяжелые засовы. Было ровно три часа ночи, самый крепкий сон. Именно это время и было Лене назначено. Собак во дворе должен был ликвидировать лучник, взобравшийся на забор при помощи веревочной лестницы. Одну из собак он только ранил и она принялась выть. Экспроприаторы все же успели преодолеть забор и войти, прежде чем домочадцы Минского окончательно проснулись. Первой вскочила с постели жена, завопила:
— Караул, грабят! — но тут же получила молотком по темечку и свалилась замертво. Минский дрожащими руками стал шарить под подушкой револьвер, но увидел наведенные на него стволы и троих молодцов в карнавальных масках. Один имел личину льва, другой имел морду медведя, третий выступал в роли зайца. Вот этот самый «заяц» отвратительным басом сказал:
— Говори, подлец, где у тебя лежат ценности, под которые ты приготовил сейф. Иначе сами все найдем, а из тебя кишки выпустим. И «заяц» для убедительности кольнул Минского кинжалом в самый пупок, не очень глубоко, но весьма ощутимо.
— Господа, господа! — лепетал Минский, — не надо! Я все скажу.
Этот ночной маскарад кончился тем, что погибла жена Минского, а из его дома увезли ценностей на пятьдесят тысяч рублей. Взяли, золото, серебро, дамские украшения, бриллианты. Прихватили еще две банки черной икры и пару бутылок коньяка.
Все свои следы экспроприаторы залили едкой кислотой и засыпали табаком.
Город скрипел промерзшими тротуарами. Город хрипел и кашлял по закоулкам:
— Слыхали? — Минского ограбили, Анцелевича.
— Так им и надо! Все их добро — ворованое!
— Слыхали? Суров по деревням крестьян порет и расстреливает.
— Так им и надо, бунтовать не будут. На то и Суров, чтобы быть суровым.
— А говорят, что большевики нарочно Ленина в запломбированном вагоне привезли. Всех нас в плен немцу хотят сдать.
— Все может быть. Обидно. А всего обиднее, что дров нет и жрать хочется…
Большой переполох был в сыскном отделении, в охранке и контрразведке. Шпики, переодетые нищими, бродили по всем базарам, и прочим людным местам. Уже и весной запахло.
Боевые отряды красных готовы были захватить военную комендатуру, казарму, почту, телеграф, тюрьму. Ждали, когда раздастся взрыв фугаса в артиллерийской казарме около Лагерного сада. Не рассчитали, думали, услышат взрыв все подпольщики города. Но взрыв был слабым, хотя и погибло от него трое, да несколько человек было ранено.
Не услышавшие взрыва, бойцы не пришли в условленное место. А солдаты юго-славянского полка, отказались от ранее обещанной помощи повстанцам.
В доме Иосифа Якимовича по Ново-Кузнечному ряду огорченные вожди вполголоса обсуждали новые варианты томской революции. И после нескольких рюмок вина, запели негромко:
— Смело мы в бой пойдем за власть Советов,
И как один умрем в борьбе за это…
В это время зазвенели стекла окон, в которые просунулись рыла пулеметов, как бы сама собой слетела с петель дверь и, кем-то закинутая под обеденный стол, с грохотом взорвалась граната.
— Умрете все, как один, мать вашу! — гаркнул золотопогонник. Раненные взрывом в ноги, под прицелом многих стволов, некоторые вожди все же попытались отстреливаться. Но их смяли, сбили на пол, связали.
Вождей пытали в контрразведке. Федору Соколову срезали часть кожи со спины и сломали лопатку. Михаилу Солдатову отрубили полступни. Иннокентию Григорьеву сломали позвоночник, прокололи шомполом уши. Шутили, мол, на том свете будешь серьги носить, морда твоя цыганская!
Вождям было больно, но они не хотели радовать врагов. Они теряли сознание, но не просили пардону, лишь изредка глухо рычали, что вряд ли можно было принять за слабость. Иногда с их губ слетал мат. Ругались матерно и их истязатели. И те, и другие были русскими людьми. А вот нерусских — Яна Бредиса и Карла Ильмера пытали так, что те не дожили даже до суда. Да и то сказать, разве есть на свете более терпеливые люди, чем русские? Скажем по секрету, что таких людей на свете нет.
Морозы, метели…
Первые морозы сменились оттепелью. В пасмурном небе над Томском из облаков вынырнул аэроплан с кругами на крыльях. Он появился, как привидение, и тут же исчез за стеной бора. Те, что видели его, могли думать все что угодно.
А в это время Верховный правитель Александр Васильевич Колчак, сошел с аэроплана, приземлившегося на расчищенной от снега поляне, и принял в свои руки красивую спутницу, Анну Темиреву, дочь ректора Мос-ковской консерватории. На лесной дороге их уже ждал черный закрытый автомобиль. Гости покатили в сторону Томска.
В этот день в зашторенном здании Макушинского просветительского дома, занятого Николаевской военной академией генштаба России, состоялось секретное совещание Правителя с представителями интернациональных, и сибирских военных группировок. Вырабатывались планы обороны. Рубеж по Иртышу нами проигран, противник рвется к Оби. Александр Васильевич выслушал все мнения. И требовал — держать рубеж по Оби!
На дворе было уже темно, когда Правитель поместился в тот же черный автомобиль и отправился с подругой в старинное трактовое село Спасское. Небольшое в две улицы село протянулось вдоль реки Томи. В этом месте река делала резкий поворот и как раз в излучине была поставлена небольшая, изумительной красоты церковка. За нею — заснеженная река с черневшими двумя островками у противоположного берега. Пахло хвоей, снежной свежестью. Лишь два-три огонька светилось в этот час во всей деревне. В церковном окне вздрагивал язычок слабой свечи. В свете месяца искрился лед на реке. Большие белые хлопья медленно падали и бесшумно ложились на леса и поля.
![Анатолий Бергер - Горесть неизреченная [сборник]](/uploads/posts/books/40475/40475.jpg)
