Александр Дюма - Волчицы из Машкуля
На пороге стояла Берта.
Заметив, как бледна, растерянна и едва держится на ногах ее сестра, и почувствовав внезапно укол ревности, пронзивший ее душу, она бросилась к окну, резко его распахнула и, высунувшись, заметила тень, метнувшуюся от дома.
— Мари, здесь был Мишель! — воскликнула она, и ее губы дрогнули.
— Сестра, — произнесла Мари, падая перед ней на колени, — клянусь…
Берта прервала девушку на полуслове.
— Не клянитесь, не обманывайте: я узнала его голос.
Берта оттолкнула Мари с такой силой, что бедняжка упала. Перешагнув через распростершуюся сестру, она выбежала из комнаты, словно разъяренная львица, у которой только что украли детенышей, стремительно спустилась по лестнице, пересекла мельницу и выскочила во двор.
Там, к великому своему удивлению, она увидела Мишеля: он спокойно сидел на крыльце рядом с Жаном Уллье.
Берта направилась прямо к нему.
— Вы давно здесь? — спросила она его резким и отрывистым голосом.
Мишель махнул рукой, словно давая понять: «Пусть за меня ответит Жан Уллье».
— Вот уже три четверти часа, как барон оказывает мне честь, беседуя со мной, — ответил егерь.
Берта пристально посмотрела на старого вандейца.
— Странно! — промолвила она.
— Что же тут может быть странного? — спросил Жан Уллье, в свою очередь взглянув на Берту.
— Однако, — произнесла девушка, обращаясь скорее не к Жану Уллье, а к Мишелю, — мне показалось, будто вы только что разговаривали с моей сестрой у окна, а затем спустились по мельничному колесу точно так же, как перед тем забрались по нему.
— Да, в самом деле, такой силач, как господин барон, сдается мне, вполне способен на такой подвиг, — заметил Жан Уллье.
— Но, Жан, кто же, по-вашему, это мог быть, если не он? — спросила Берта, с досадой топнув ногой.
— Ну, хотя бы кто-то из пьянчужек, что собрались внизу, решивший показать свою ловкость.
— Но я застала Мари взволнованной, дрожащей и бледной.
— Она дрожала от страха! — сказал Жан Уллье. — Неужели вы считаете ее такой же бесстрашной, как и вы?
Берта задумалась.
Зная, насколько плохо Жан Уллье относился к молодому барону, она не могла подумать, что он мог стать его сообщником.
И тут она вспомнила об упавшей Мари, которую оставила лежащей в обмороке на полу.
— Да, Жан Уллье, — произнесла она, — ты прав: бедное дитя испугалось, а я своей резкостью лишь еще больше смутила ее. О! Любовь совсем свела меня с ума.
И, не сказав Мишелю и Жану Уллье больше ни слова, она бросилась к мельнице.
Жан Уллье взглянул на Мишеля — тот мгновенно опустил глаза.
— Я не стану вас упрекать, — обратился он к молодому человеку, — вы и сами видите, на какой пороховой бочке вы сидите! Теперь можете себе представить, что бы произошло, если бы я не пришел вам на помощь и не солгал, — да простит меня Бог! — словно всю жизнь только это и делал.
— Да, — произнес Мишель, — вы правы, Жан, и в доказательство тому я клянусь пойти вместе с вами, так как окончательно понял, что не могу здесь больше оставаться.
— Хорошо!.. Скоро выходит в поход отряд из Нанта; маркиз со своими бойцами присоединится к нему; уходите вместе с ними; только держитесь в самом конце колонны и подождите меня в условленном месте.
Мишель пошел седлать лошадь, а Жан Уллье тем временем направился к маркизу за последними наказами.
Вандейцы, стоявшие в саду лагерем, быстро построились; оружие поблескивало в тени, всех охватило нетерпеливое радостное волнение.
Из дома в сопровождении командиров вышел Малыш Пьер и направился в их сторону.
Едва он показался на пороге, как солдаты встретили его восторженным «ура»; в едином порыве они обнажили сабли, чтобы приветствовать женщину, за которую шли на смерть.
— Друзья мои, — обратился к солдатам Малыш Пьер, — я обещала, что выйду к вам на первом же построении, и вот я здесь перед вами! Я разделю вашу участь, независимо от того, выпадет ли на нашу долю победа или поражение. Если я не могу, как это сделал бы мой сын, собрать вас вокруг моего султана, но я могу поступить так же, как поступил бы мой сын: я умру вместе с вами! Вперед, сыны храбрецов! Вас зовут честь и долг!
Речь Малыша Пьера была встречена возгласами: «Да здравствует Генрих Пятый! Да здравствует Мария Каролина!» Малыш Пьер обратился с короткой речью и к знакомым ему командирам; затем маленькое войско, от которого зависела судьба самой древней европейской монархии, двинулось в направлении Вьейвиня.
Тем временем Берта оказывала помощь Мари с таким усердием, на какое только была способна после того, как она снова обрела разум и, главное, душу.
Она отнесла сестру на кровать и приложила к ее лицу намоченный в холодной воде носовой платок.
Мари открыла глаза, огляделась по сторонам еще ничего не видящими глазами, и губы ее вдруг прошептали имя Мишеля.
Ее душа пробудилась раньше сознания.
Берта невольно вздрогнула. Она уже собиралась просить у Мари прощения за свое поведение, но произнесенное сестрой имя Мишеля остановило ее.
Во второй раз в ее душу вонзилось жало ревности.
И в ту же минуту она услышала радостные возгласы, какими вандейцы встретили слова Малыша Пьера; она подбежала к окну и сквозь деревья увидела темные ряды солдат, поблескивавшие штыками ружей.
Колонна готовилась к маршу.
При мысли о том, что Мишель был в составе этой колонны и мог отправиться в поход, даже не попрощавшись с ней, Берта вернулась в комнату, со встревоженным и мрачным видом уселась на скамью, стоявшую у кровати Мари, и глубоко задумалась.
II
ТЮРЕМЩИК И ЗАКЛЮЧЕННЫЙ СПАСАЮТСЯ ВМЕСТЕ
Чуть свет 4 июня зазвучал набат на всех колокольнях в кантонах Клиссон, Монтегю и Машкуль.
Это был сигнал общего сбора вандейцев.
В прежние времена, когда шла великая война, когда с деревенских колоколен раздавался резкий и зловещий гул набата, все население поднималось на борьбу с врагом.
Сколько же впоследствии великих дел должны были совершить эти люди, чтобы все почти забыли о том, что этим врагом была сама Франция.
Однако, на наше счастье, — и это доказывает, какой гигантский путь мы прошли за последние сорок лет, — в 1832 году звон набата уже потерял свою былую силу, и если некоторые крестьяне, откликнувшись на его кощунственный призыв, сменили все же плуг на закопанное под соседской изгородью ружье, то большинство сельских жителей продолжало мирно следовать за своими лошадьми по вспаханной полосе и ограничилось тем, что выслушало этот призыв к восстанию с тем глубокомысленным видом, какой необычайно шел к грубым чертам лица вандейского крестьянина.
