Александр Дюма - Волчицы из Машкуля
— Разве все, что происходит в этом мире, не лишено своего «однако»? — спросил маркиз.
— Так скажите, что кроется за вашим?
— Хорошо, я вам отвечу. Я сожалею о том, что не могу одновременно оправдать доверие моих товарищей, давших мне столь почетное задание, и пролить за вас кровь, а они несомненно делают это сейчас.
Малыш Пьер глубоко вздохнул.
— Тем более, — сказал он, — я не сомневаюсь в том, что наши друзья уже пожалели о вашем отсутствии; ваш боевой опыт и не раз доказанное на полях сражений мужество весьма бы им пригодились теперь.
Маркиз гордо выпятил грудь.
— Да, да, — произнес он, — я убежден, что они сейчас кусают себе пальцы.
— Я разделяю ваше мнение, но позвольте мне, дорогой маркиз, откровенно высказать вам мою мысль до конца.
— О! Прошу вас.
— Как мне кажется, они не очень-то нам доверяют.
— Не может быть.
— Постойте! Вы не знаете, что я хочу сказать. Они решили: «Женщина помешает нам на марше; при отступлении она свяжет нас по рукам и ногам; чтобы обеспечить ее безопасность и охрану, нам придется выделить солдат, которым мы могли бы найти лучшее применение». Им и в голову не пришло, что мне удастся преодолеть все слабости, присущие моему полу, и что мне не надо занимать мужества, чтобы быть на высоте поставленной передо мной задачи; и разве нельзя допустить, что они подумали и о вас не самое лестное?
— Обо мне? — воскликнул г-н де Суде, разгневавшись от одного только такого предположения. — Но, кажется, мне не раз предоставлялся случай доказать свою храбрость!
— О, мой дорогой маркиз, никто с вами не спорит; но, возможно, учитывая ваш возраст, они рассудили, как и в моем случае, что только в сильном теле может быть здоровый дух…
— Ну, это уж слишком! — прервал его с негодованием старый дворянин. — С пятнадцатилетнего возраста я не пропустил ни одного дня, чтобы не провести в седле шесть, восемь, а порой и десять и даже двенадцать часов подряд! Несмотря на мои седины, мне неизвестно, что такое усталость! Посмотрите, на что я еще способен!
И, схватив табурет, на котором он сидел, маркиз с такой яростью ударил им о каминную решетку, что тот разлетелся на куски, сильно повредив решетку.
Подняв высоко над головой ножку несчастной табуретки, оставшуюся в его руках, он спросил:
— Скажите, метр Малыш Пьер, много ли найдется молодых щёголей, способных на такое?
— Боже мой, — произнес Малыш Пьер, — мой дорогой маркиз, я нисколько не сомневаюсь в ваших способностях, и я буду первым, кто скажет этим господам, что они ошибаются, считая вас немощным инвалидом.
— Считают меня инвалидом? О Боже! — воскликнул маркиз, распаляясь все больше и больше и окончательно забывая о том, кто находился рядом с ним. — Считают меня инвалидом! Хорошо же, сегодня же вечером я им прямо в глаза скажу, что отказываюсь выполнять данное мне поручение, превратившее меня, достойного дворянина, в презренного тюремщика…
— В добрый час! — произнес Малыш Пьер.
— И это поручение, — продолжал маркиз, меря большими шагами комнату, — которое вот уже два часа, как я исполняю, я пошлю ко всем чертям!
— О-о!
— А завтра, да, именно завтра, докажу им, какой я инвалид.
— Увы! — философски ответил Малыш Пьер. — Мой дорогой маркиз, мы не знаем, что ожидает вас завтра. И было бы ошибкой с вашей стороны строить планы на завтрашний день.
— Как это так?
— Вы уже поняли, что наше движение не нашло в народе широкой поддержки, как мы вначале надеялись; кто знает, не станут ли услышанные нами выстрелы последним салютом нашему знамени?
— Хм! — произнес маркиз с яростью бульдога, кусающего свою цепь.
В этот миг их беседа была прервана криками о помощи, доносившимися из сада. Они бросились к дверям и увидели, как Берта (маркиз поручил ей вести наружное наблюдение) вела в дом с трудом державшегося на ногах незнакомого крестьянина. На ее крики к ней на помощь примчались Мари и Розина.
Берта подвела к дому крестьянина лет двадцати-двадцати двух, раненного в плечо.
Бросившись навстречу, Малыш Пьер успел усадить крестьянина на стул, прежде чем тот потерял сознание.
— Ради Бога, уходите, — произнес маркиз, — мы сами справимся и перевяжем беднягу.
— Почему же я должен уйти? — спросил Малыш Пьер.
— Потому что не всякий может вынести вид крови, и я бы не хотел, чтобы вы упали в обморок.
— Вы такой же, как и все, — и я уже склонен думать, что наши друзья не так уж и не правы в суждениях обо мне и о вас.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы, так же как и другие, считаете меня трусом.
Затем, увидев, что Мари и Берта уже приготовились к перевязке раненого, Малыш Пьер приказал:
— Оставьте этого храбреца, я один, слышите, один, перевяжу его рану.
И, взяв ножницы, Малыш Пьер распорол уже пропитанный кровью рукав, обнажил рану и, промыв ее, приложил корпию и перевязал.
В эту минуту раненый открыл глаза и пришел в себя.
— Какие новости? — спросил маркиз, не в силах больше скрывать свое нетерпение.
— Увы! — произнес раненый. — Наши парни уже ощущали вкус победы, когда их атака была отбита.
Малыш Пьер, не изменившись в лице во время перевязки, вдруг стал бледнее полотна, которым он перевязал рану.
Он только что закрепил повязку последней булавкой.
Схватив старого дворянина за руку, он потянул его к двери.
— Маркиз, — произнес он, — вам должно быть известно, — ведь вы уже дрались с синими во времена великой войны, — что надо делать, когда родина в опасности?
— Тогда, — ответил маркиз, — все должны взяться за оружие.
— Даже женщины?
— И женщины, и старики, и дети!
— Маркиз, сегодня из наших рук выпадет белое знамя и, возможно, навсегда, и потом вы первый меня осудите за то, что я не сделал для победы ничего кроме бесплодных и бессильных заверений?
— Но вы только подумайте о том, — воскликнул маркиз, — что вас может настигнуть пуля!
— Э! Неужели вы считаете, что, когда моя окровавленная и пробитая пулями одежда будет поднята на штыки и пронесена перед нашими батальонами, от этого может пострадать дело моего сына?
— О нет, — воскликнул с подъемом маркиз, — и если в этот миг не разверзнется наша земля, я прокляну родную землю!
— Так поспешим со мной к тем, кто сражается!
— Но, — возразил маркиз, и в его голосе уже было меньше твердости, с какой он отвечал раньше на настоятельные просьбы Малыша Пьера, словно мысль о том, что его могли посчитать инвалидом, поколебала его решимость во что бы то ни стало выполнить порученное задание, — но я же дал обещание, что не позволю вам ни при каких обстоятельствах покинуть мельницу Жаке.
