Ричард Зимлер - Охота Полуночника
Думаю, это и есть самое худшее в рабстве. Нам не позволяют отдавать себя миру. Я читала книгу, которую дал мне Джон о скрытом значении рабства. Ее написал Бенджамин, еврейский философ из Португалии, и я думаю, он прав.
Я рада, что у меня теперь есть шанс. Я благодарна маме, папе и многим другим, Лиле и, конечно, Кроу. Отважному, замечательному Кроу. Ткачу, который отдал за меня жизнь. И Джону.
Странным образом я благодарна даже мастеру Эдварду, миссис Холли и даже Большому Хозяину Генри — всем белым в Ривер-Бенде, ведь это благодаря им я стала такой, как сейчас.
Я не стану торопиться, как всегда советует папа. Я возьму от жизни все, что смогу, а затем передам это своим детям, — и прежде всего тому малышу, что сейчас растет у меня внутри.
Мемория Тсамма Стюарт, Нью-Йорк, 17 октября 1825 пятого года.Глава 3
Полночь… Я лежу один в своей постели и думаю о том, что в своей жизни совершил одно очень-очень хорошее дело. Возможно, этого вполне достаточно. Нет, я не охотник в том смысле, как это обычно понимают. Но мы нашли друг друга. Виолетта просила девочек передать мне, что это произошло под светом Стрельца. Я думаю, она права.
Я по-прежнему многого в ней не понимаю. Надеюсь, что, живя порознь, мы, наконец, сможем выстроить нашу жизнь так, как хотим. Когда я написал ей о появлении Полуночника, то пересказал все, что он говорил насчет рабства. А она написала в ответ: «Порой целой жизни не хватает, чтобы исправить одну-единственную жестокость. Мне кажется, нам всем дается шанс стать хорошими людьми, но стоит хоть на полшага сойти с этого пути, — и ты пропал. Мы с тобой теперь это знаем». И затем приписала: «Возможно, некоторым людям даже нравится вкус камней. Как ты считаешь?»
Не только Полуночник, но и Берекия Зарко также отыскал меня сквозь столетия и помог, когда я падал во тьму. Возможно, то было лишь видение, явившееся в бреду. Но я все же верю, что мой предок живет у меня в душе. В этом смысле он и впрямь смог отправиться в будущее и я — сосуд, вмещающий его.
Когда я думаю о нем, то невольно задумываюсь и о том, что оставлю после своей смерти потомкам. Возможно, я выбрал бы портрет Полуночника, который нарисовал в Александрии. Думаю, любой, кто увидит этот рисунок, поймет, как я старался передать на бумаге всю красоту этого человека.
Оливковые сестры сказали бы, что я сумел вдохнуть жизнь в свой набросок. Возможно, теперь у меня хватит сил, чтобы закончить те изразцы, с рабами в поле. Посмотрим…
Когда мне было семь лет, я узнал из «Лисьих басен», что «тот, кто встает на путь зла, идет по нему к погибели». Но что насчет добра? Способно ли оно возрождать жизнь?
Ничего не могу сказать об этом, но мне кажется, что доброта — единственное чудо, доступное человеку. «Тот, кто встает на путь добра, соединяет несоединимое».
Я понял это в тот самый миг, когда увидел Полуночника на пороге. Возможно, тот мудрый старый лис, что написал свои басни для семилетнего шалуна из Порту, хотел мне сказать: «Тот, на кого всю жизнь охотились и ставили силки, освободившись, способен на многое».
Я не хочу оставлять своих дочерей, Морри, Полуночника и маму, но если бы мне сейчас предстояло расстаться с жизнью, меня бы утешила мысль, что я кое-чего добился. Думаю, что этого достаточно для каждого из нас.
Мы считаем себя созданием времени и пространства, но на самом деле это не так. Вот уже несколько ночей я подолгу сижу во тьме лицом к Иерусалиму и отчетливо понимаю это. Я высвобождаюсь из тела, сбрасывая его, как призрачное одеяние. Границы распахиваются, и я обретаю свободу, плыву, как звуки музыки, сам не зная, куда. Я нигде. И я знаю, что ничем не отличаюсь от Полуночника.
Я в каждой ноте и в каждом аккорде. Все люди таковы, иначе мы бы не слышали этой чудесной музыки. Все, что снаружи, — познаваемо изнутри. Все до последнего атома.
Надежда сделала меня своим сосудом. Конечно, это еще не конец. Передо мной лежит долгий путь, хотя я еще не знаю, что будет, но ощущаю давление неких могущественных сил. Самого мира, если угодно, или моих дочерей, которые несут в себе свою мать и меня и, должно быть, желают, чтобы я подольше оставался с ними.
Не верю в то, что после смерти нас ждет вечная жизнь, и что мы поднимемся на гору Елеон с приходом Мессии. Ибо истинная тайна такова: Мессия уже здесь, и мы все живем на горе Елеон. Это самый важный урок, что я усвоил в своих странствиях в поисках Полуночника.
И потому жизнь пишется в настоящем времени чернилами, доставшимися нам из прошлого. Смерть тоже творение и Исход, происходят внутри каждого из нас в этот самый миг, и даже страсти Христовы, и это хорошо, ведь нам не нужно ждать. Да и к чему?
Съешь эту ночь!
Архангел Рафаил сказал Товиту: «Запиши все, что случилось с тобой». И дабы вознести свою благодарность, подобно Товиту, я тоже так поступаю.
Отец, теперь ты можешь вернуться к нам. Мы двинемся дальше вместе, и ты возьмешь меня за руку. Мы попросим прощения у Полуночника. Я знаю, что ты хороший человек, так же, как знаю, что ты совершил чудовищный поступок. Я храню написанные тобой письма и понимаю, как ты жалел о содеянном. Не знаю, какой урок преподала тебе жизнь и смерть, — но мы все способны на ужасные поступки, когда приходит Время Гиены.
Возможно, сотворенному тобою злу не может быть прощения, поскольку это — преступление против самой жизни. Но если мы очень постараемся, то изгоним его из настоящего времени и навсегда отправим в прошлое. Полуночник уверяет, что это возможно. Он с любовью вспоминает тебя.
Папа, тебя давно нет в живых, но ты по-прежнему — внутри меня. И вот что я хочу тебе сказать:
Твоя вина искуплена. Так ступай же с миром.
Мы видели тебя издалека и умираем от голода.
Джон Зарко Стюарт, Нью-Йорк, 17 октября 1825 года.
