Поль Феваль - Башня преступления
Раздался тихий щелчок и дверь, скрипнув, отворилась.
На всякий случай Пистолет отскочил в сторону и притаился за дверью.
Месье Бадуа тоже отступил назад, рука его скользнула за отворот сюртука.
Они выждали минуту.
– Если он там, то, видно, хочет сохранить свое преимущество, – сказал Пистолет. – Ну что, заходим?
– Ты не струсил, малыш? – тихо спросил Бадуа. – Пропусти, я сам пойду. Это не твоя забота, я исполняю свой профессиональный долг.
И как-то нерешительно, без той отчаянности, что придает солдату смелости на поле брани, полицейский покинул свое укрытие. Переступив через порог, он осветил комнату. Пистолет, шедший за ним, воскликнул:
– Переехали! Жильцы переехали!
Бадуа огорченно вздохнул, сердце сжалось у него в груди, потом отчаянно заколотилось, и он прошептал:
– Здесь было совершено убийство, попахивает мертвецом!
– Похоже на то, – подтвердил Пистолет, на бледном лице которого появилось выражение настороженности. – Попахивает.
Он присел на корточки как раз в том месте, где рухнул Жан Лабр, и попросил:
– Ну-ка, посветите здесь!
Лампа осветила пол. Вероятно, кто-то только что его вымыл. Но красноватый след, проступавший зигзагом на стыках напольных досок, сразу же привлек внимание инспектора и парижского оборванца.
– Что же они сделали с телом? – размышлял вслух месье Бадуа.
– Здесь стучали киркой… – прошептал Пистолет.
Этим было сказано все. Луч лампы медленно скользил по закругленной стене комнаты.
Деревянная обшивка была очень умело восстановлена, как будто ее и не снимали. Ничто не указывало на то место, где был замурован Жан Лабр. Кроме того, вся поверхность декоративных щитов была испещрена выбоинами и щербинами, что тоже отвлекало глаз от истинного местонахождения адского тайника.
Пистолет внимательно обследовал пол, ползая на четвереньках.
Бадуа, встав на стул, простучал весь потолок.
Нигде ничего не обнаруживалось.
Последняя проверка руками каждого щита обшивки тоже не дала никаких результатов. Даже увлажненность деревянного шпона оказалась везде одинаковой.
– Отлично сработано! – заметил Пистолет. – Пусто, нигде ничего. А прятали-то не горошину!
Бадуа задумался.
Он подошел к окну, которое выходило на набережную Орфевр в юго-западном направлении, и распахнул его.
Луна вышла из-за туч.
Первое, что бросилось ему в глаза, это был трехэтажный дом и ярко освещенный балкон.
– На этом балконе был знак, – еле слышно проговорил он. – И те, кто находился в этой комнате, видели красный шарф… Может быть, этот знак и предназначался для них…
– Клампен! – прервал Бадуа свои размышления. – Месье Шопан живет в доме № 3 по улице Барийри, месье Мегень – в доме № 7 по улице Арп. А я позову месье Мартино. Четверых хватит.
– И еще я, если захотите, патрон, – предложил свои услуги охотник на кошек.
– Об этом потом, сначала сходи за месье Мегенем и месье Шопаном. Встретимся на мосту Поп-Неф, у статуи, – приказал инспектор.
– Они, наверно, спят уже, – предположил Пистолет.
– Ничего с ними не случится, встанут, – высказал свое мнение инспектор Бадуа.
– А если не захотят? – робко спросил Клампен.
– Ты им скажешь, что это очень важное дело: дело «Готрона, помеченного желтым мелом».
VII
СУАВИТА
Мы возвращаемся на несколько часов назад, чтобы проникнуть в загадочный трехэтажный дом, порог которого мы еще не переступали, но который, без сомнения, взбудоражил любопытство нашего читателя, хотя бы красным шарфом, реявшим, как флаг, на его балконе.
Законы жанра не позволяют писателю, повествующему о преступлениях, дать полную волю таланту и своему воображению.
Факты сами вычерчивают канву, персонажи существуют, а писателю остается только выудить что-нибудь интересное из сухих строчек порой весьма странных судебных протоколов.
На втором этаже этого дома по набережной Орфевр, который так хорошо был виден из окна комнатушки нашего бедного друга Поля Лабра и из окна юго-западной части угловой башни, где только что был убит Жан Лабр, жила семья генерала, графа де Шанма, государственного преступника, отбывающего тюремное заключение.
Семья генерала, супруга которого скончалась уже несколько лет назад, состояла только из его двух дочерей.
Естественно, что на время своего заключения, последовавшего после уже вам известных событий в конце 1833 года, генерал поручил уход за дочками их тете, мадемуазель Рен де Шанма, которая была так привязана к своему брату, что о замужестве никогда и не помышляла.
Благодаря этой поистине глубокой привязанности, мадемуазель Рен не оставила дом своего брата и продолжала управлять им даже после появления в особняке, вскоре после смерти графини, незнакомой ей юной особы, которую генерал представил, как мадемуазель де Шанма.
Суавите, младшей дочери генерала и единственной дочери графини, было тогда одиннадцать лет. Отец в ней души не чаял, но детство ее было омрачено угрожающим болезненным состоянием; генерал даже думал, что потеряет ее.
Вторую дочь, плод похождений юного де Шанма, звали Изоль. Ей было пятнадцать лет, когда она совершенно неожиданно оказалась в доме отца. На упреки Суавиты, разгневанной появлением этой незнакомки, так неожиданно разделившей с ней права законного ребенка, генерал ответил:
– Бог отобрал у меня жену, которая была ангелом. Суавита – тоже ангел, которого Бог заберет у меня. Так дайте же мне возможность сделать все, чтобы и Изоль ощутила отцовскую любовь. Мне не хотелось бы остаться совсем одному на этой земле.
И он рассказал, что покойная графиня не только знала о существовании этого ребенка, уже признанного ею во время бракосочетания, но даже согласилась оформить контрактом ее статус законной дочери при условии, что та не будет жить в доме отца.
Добрая тетушка Рен, преданная и покорная, долго не сопротивлялась. Не только потому, что она не могла противиться кровной дочери своего любимого брата, но и потому, что мало-помалу она действительно стала испытывать нежность к девушке, а в последние месяцы своей жизни была уже сторонницей генерала, желавшего полностью укрепить положение Изоль в семье.
Нельзя не сказать, что Изоль была красива, нежна, умна, обворожительна. При жизни графини генерал держал ее вдали от дома, но всемерно заботился о ее воспитании. Изоль получила образование в одном из «фешенебельных» монастырей, растивших вот таких божественных, утонченных красавиц. Она знала все, что только можно было выучить, а ее ум, грация, элегантность были врожденными. Преданная сестра генерала мучилась бы угрызениями совести, если бы не признала, что Изоль являла собой истинное совершенство.
