Александр Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 2
— Удивительное, однако, самообладание у этого молодого человека, — прошептал мушкетер, взяв под руку де Сент-Эньяна и выходя вместе с ним из комнаты.
— Он выпутается, — сказал де Сент-Эньян на ухо мушкетеру.
— И с честью, граф!
Незаметно от короля Маникан бросил благодарный взгляд на де Сент-Эньяна и мушкетера.
— Знаете, — продолжал д’Артаньян, переступая порог, — у меня было неважное мнение о новом поколении. Теперь же я вижу, что ошибался и наша молодежь не так уж плоха.
Вало вышел вслед за фаворитом и капитаном. Король и Маникан остались в кабинете одни.
XXVI. Д’Артаньян признает, что он ошибся и что прав был Маникан
Король подошел к двери, убедился, что никто не подслушивает, и быстро вернулся к своему собеседнику.
— Теперь мы одни, господин де Маникан, прошу вас объясниться.
— С полной откровенностью, государь, — отвечал молодой человек.
— Прежде всего, — начал король, — да будет вам известно, что ни к чему я не отношусь с таким уважением, как к чести дам.
— Поэтому-то, государь, я и щадил вашу деликатность.
— Да, теперь я понимаю вас. Итак, вы говорите, что дело касалось одной из фрейлин моей невестки и что лицо, о котором идет речь, противник де Гиша, — словом, человек, которого вы не хотите называть…
— Но которого назовет вам, государь, господин де Сент-Эньян…
— Да, так вы говорите, что этот человек оскорбил одну из фрейлин принцессы?
— Да, мадемуазель де Лавальер, государь.
— А! — произнес король тоном человека, ожидавшего, что он услышит это имя, хотя удар поразил его в самое сердце. — Значит, подверглась оскорблению мадемуазель де Лавальер?
— Я не говорю, что она подверглась оскорблению, государь.
— Но в таком случае…
— Я говорю, что о ней отзывались в не совсем почтительных выражениях.
— В не совсем почтительных выражениях! И вы отказываетесь назвать мне имя этого наглеца?..
— Государь, я считал, что этот вопрос уже решен и ваше величество не станет больше заставлять меня играть роль доносчика.
— Это верно, вы правы, — согласился король, сдерживая волнение. — К тому же мне все равно скоро станет известно имя человека, которого я должен буду наказать.
Маникан увидел, что дело принимает новый оборот. Что же касается короля, то он заметил, что увлекся и зашел слишком далеко. Он овладел собой и продолжал:
— Я накажу его не потому, что речь идет о мадемуазель де Лавальер, хотя я питаю к ней особенное уважение, но потому, что предметом ссоры была женщина. А я требую, чтобы при моем дворе женщин уважали и чтобы не ссорились из-за них.
Маникан поклонился.
— Теперь, господин де Маникан, — продолжал король, — что говорили о мадемуазель де Лавальер?
— Разве ваше величество не догадываетесь?
— Я?
— Ваше величество хорошо знает, какие шутки позволяют себе молодые люди.
— Вероятно, говорили, что она кого-нибудь любит? — решился спросить король.
— Весьма вероятно.
— Но мадемуазель де Лавальер имеет право любить кого ей вздумается, — сказал король.
— Именно это и утверждал де Гиш.
— И из-за этого он дрался?
— Да, государь, только из-за этого.
Король покраснел.
— И больше вам ничего не известно?
— Относительно чего, государь?
— Относительно того любопытного предмета, о котором вы сейчас рассказываете.
— Что же королю угодно знать?
— Например, имя человека, которого любит Лавальер и, по мнению противника де Гиша, не вправе любить?
— Государь, я ничего не знаю, ничего не слышал, ничего не выведывал; но я считаю де Гиша человеком благородным, и если он временно занял место покровителя де Лавальер, то лишь потому, что этот покровитель — лицо слишком высокопоставленное для того, чтобы самому вступиться за нее.
Эти слова были более чем прозрачны; король покраснел, но на этот раз от удовольствия. Он ласково похлопал Маникана по плечу.
— Я вижу, что вы не только умный молодой человек, но и прекрасный дворянин, а ваш друг де Гиш — рыцарь совсем в моем вкусе; вы ему передадите это, не правда ли?
— Итак, ваше величество прощаете меня?
— Совершенно.
— И я свободен?
Король улыбнулся и протянул Маникану руку. Маникан схватил ее и поцеловал.
— Кроме того, — прибавил король, — вы чудесный рассказчик.
— Я, государь?
— Вы превосходно рассказали мне о несчастном случае с де Гишем. Я так ясно вижу кабана, выскакивающего из леса, вижу падающую лошадь, вижу, как зверь, бросив коня, кидается на всадника. Вы не рассказываете, сударь, — вы рисуете картину!
— Государь, я думаю, что вашему величеству угодно посмеяться надо мной, — печально улыбнулся Маникан.
— Напротив, — отвечал серьезно Людовик XIV, — я не только не смеюсь, господин де Маникан, но выражаю желание, чтобы вы рассказали об этом случае в большом обществе.
— О случае на охоте?
— Да, в том виде, как вы передали его мне, не изменяя ни слова, понимаете?
— Вполне, государь.
— И вы расскажете?
— При первом же удобном случае.
— Теперь позовите господина д’Артаньяна. Надеюсь, что вы больше не боитесь его?
— О, государь, как только я исполнился уверенности в благосклонности вашего величества ко мне, я не боюсь никого в мире!
— Подите же, позовите, — сказал король.
Маникан открыл дверь.
— Господа, — произнес он, — король зовет вас.
Д’Артаньян, де Сент-Эньян и Вало вернулись.
— Господа, — начал король, — я призвал вас с целью заявить, что объяснение господина де Маникана вполне удовлетворило меня.
Д’Артаньян и де Сент-Эньян одновременно взглянули на доктора, и взгляд их, казалось, обозначал: «Ну, что я вам говорил?»
Король отвел Маникана к двери и тихонько шепнул ему:
— Пусть господин де Гиш хорошенько лечится, я желаю ему скорого выздоровления. Как только он поправится, я поблагодарю его от имени всех дам, но хорошо было бы, если бы такие случаи не повторялись.
— Государь, даже если бы ему предстояло умереть сто раз, он сто раз повторит то, что сделал, если будет затронута честь вашего величества.
Это было откровенно. Но, как мы уже сказали, Людовик XIV любил фимиам и был не очень требовательным относительно его качества, раз его воскуряли.
— Хорошо, хорошо, — отпустил он Маникана, — я сам повидаюсь с де Гишем и образумлю его.
Маникан попятился к двери.
Тогда король обратился к трем свидетелям этой сцены:
