Джеймс Купер - Том 2. Пионеры, или У истоков Саскуиханны
— Ну, а как же быть с фермой?
— Он может сдать ее в аренду, как поступают многие. Кроме того, разве тебе будет приятно видеть, что священник трудится в полях и на пашне?
— Но куда он пойдет? Ты забываешь про Луизу.
— Нет, я не забываю про Луизу,— ответила Элизабет, снова надув губки.— Ведь мой отец уже сказал вам, мистер Эффингем, что прежде я командовала им, а теперь буду командовать мужем. И я намерена доказать вам это теперь же.
— Все, все, что только тебе угодно, дорогая Элизабет, лишь бы не за счет всех нас и не за счет твоей подруги.
— С чего вы взяли, сэр, что я собираюсь делать что-либо за счет моей подруги? — ответила Элизабет, испытующе глядя на супруга, но не увидела на его лице ничего, кроме выражения прямой и бесхитростной доброты.
— С чего я взял? Но ведь Луиза будет скучать без нас, это так естественно!
— С некоторыми естественными чувствами следует бороться,— возразила ему на это молодая жена.— Впрочем, едва ли есть причины опасаться, что разлука как-либо повлияет на девушку, обладающую такой душевной силой.
— Но каковы же твои планы?
— Сейчас узнаешь. Мой отец выхлопотал для мистеpa Гранта приход в одном из городков на Гудзоне. Там пастор может жить с гораздо большим комфортом, чем здесь, где ему приходится вечно путешествовать по лесам. Там он сможет провести конец своей жизни в покое и довольстве и дочь его найдет подходящее для себя общество и завяжет отношения, соответствующие ее возрасту и характеру.
— Бесс, ты меня изумляешь! Вот не предполагал, что ты так предусмотрительна!
— Я предусмотрительнее, чем вы полагаете, сэр,— ответила ему жена, лукаво улыбаясь.— Но такова моя воля, и вы обязаны ей подчиниться, во всяком случае — на этот раз.
Эффингем рассмеялся, но, по мере того как цель прогулки становилась ближе, молодые супруги, как бы по обоюдному согласию, переменили тему разговора.
Они подошли к небольшому ровному участку, где когда-то, на протяжении долгих лет, стояла хижина Кожаного Чулка. Теперь участок, полностью очищенный от всякого сора, был красиво выложен дерном, и трава на нем, как и повсюду вокруг, под влиянием обильных дождей выросла густая и яркая, как будто над этим краем прошла вторая весна. Небольшая зеленая площадка была окружена каменной оградой, и, войдя в маленькую калитку, Элизабет и Оливер, к удивлению своему, увидели, что к ограде прислонено ружье Натти. На траве подле ружья разлеглись Гектор со своей подругой, как будто сознавая, что хотя многое здесь переменилось, все же осталось немало старого и привычного. Сам охотник, вытянувшись во весь свой длинный рост, лежал прямо на земле подле белого мраморного камня и отгибал в сторону пучки травы, пышно разросшейся на этой почве и вокруг основания камня,— очевидно, Натти хотелось разглядеть вырезанную на камне надпись. Рядом с этим простым надгробием стоял богатый памятник, украшенный урной и барельефами.
Тихо ступая по траве, молодые люди приблизились к могилам так, что охотник их не слышал. Загорелое лицо старика подергивалось гримасой душевной боли, он усиленно моргал глазами, как будто что-то мешало ему видеть, Немного погодя Натти медленно поднялся с земли и громко произнес:
— Ну, надо полагать, все сделано как следует. Что-то тут написано, только мне не разобрать, но вот трубка, томагавк и мокасины вырезаны отлично, а ведь небось человек, который все это сделал, сам ничего из этих вещей и в глаза никогда не видел. Эх, эх! Вон они лежат оба рядом — неплохо им здесь... А кто положит в землю меня, когда пробьет и мой час?
— Когда наступит этот горький час, Натти, у тебя найдутся друзья, чтобы отдать тебе последний долг,— проговорил Оливер, тронутый словами старого охотника.
Натти обернулся и, не выказав удивления — манера, перенятая им у индейцев,— провел рукой по лицу, как будто этим жестом стирая все следы грусти.
— Вы пришли взглянуть на могилы, детки, а? — спросил он.— Ну что ж, на них приятно поглядеть и молодым и старым.
— Надеюсь, тебе нравится, как все здесь сделано,— сказал Эффингем.— Ты больше всех заслужил, чтобы с тобой по этому поводу советовались.
— Ну, я не привык к богатым могилам,— возразил охотник,— так что это неважно, по вкусу они мне или кет, и советоваться со мной толку мало. Вы положили майора головой на запад, а могиканина — головой на восток, так, мой мальчик?
— Да, сделали, как ты желал.
— Вот и хорошо,— сказал охотник.— Они ведь думали, что после смерти пойдут разными дорогами, но мы знаем, что тот, кто стоит над всеми, в свое время соединит их — он сделает белой кожу мавра и поставит его рядом с принцами.
— В том не приходится сомневаться,— ответила Элизабет, решительный тон которой сменился мягким и грустным.— Я верю, что когда-нибудь мы снова все встретимся и будем счастливы вместе.
— Это правда, детки, встретимся потом? Это правда! — воскликнул охотник с необычным для него жаром.— Думать так утешительно. Но, пока я еще не ушел, я хотел бы знать, что рассказали вы тем, которые, словно голуби весной, так и летят сюда,— что рассказали вы о старом делаваре и о храбрейшем из белых, какой когда-либо бродил по этим горам?
Эффингем и Элизабет удивились внушительному и торжественному тону, каким Кожаный Чулок произнес эти слова, и приписали это необычности обстановки. Молодой человек повернулся к памятнику и прочел вслух:
— «Вечной памяти Оливера Эффингема, эсквайра, майора его величества шестидесятого пехотного полка, солдата испытанной храбрости, верного подданного, человека чести и истинного христианина. Заря его жизни прошла в почестях, богатстве и силе, но закат ее был омрачен бедностью, людским забвением и недугами, и единственный, кто облегчал ему все тяготы, был его старый, верный и преданный друг и слуга, Натаниэль Бампо. Потомки воздвигли этот памятник высоким добродетелям хозяина и честности его слуги».
Услышав свое имя, Кожаный Чулок сперва было замер, потом морщинистое его лицо осветилось улыбкой.
— Вот так здесь и сказано, сынок? Значит, вы рядом с именем хозяина ьырезали имя его старого слуги? Благослови вас бог, детки, за вашу доброту,— а когда стареешь, доброта идет к самому сердцу...
Элизабет повернулась спиной к ним обоим. Эффингем, силившийся сказать что-то, наконец все же овладел собой:
— Да, твое имя лишь вырезано на простом мраморе, но его следовало бы написать золотыми буквами!
— Покажи мне, сынок, где оно стоит,— попросил Натти с детским любопытством, — я хочу посмотреть на него, раз уж ему оказана такая честь. Это щедрый подарок человеку, который не оставил после себя никого, кто продолжал бы носить его имя в краю, где он так долго прожил.
