Дэвид Геммел - Македонский Лев
— Что ты дал ему?
— Макового сока, — ответил Берний. — Смертельную дозу.
— Это запрещено законом. Я бы не хотел, чтобы ты рассказывал мне такие вещи.
— Так лучше не спрашивай, черт тебя дери! — ответил хирург. Он тут же раскаялся. — Прости, Парменион; я тоже устал. Но ты начинаешь меня беспокоить. Ты был в напряжении все последние дни. Тебя что-то тревожит?
— Ничего, что было бы важно.
— Чепуха. Ты слишком умен, чтобы тревожится по пустякам. Хочешь об этом поговорить?
— Нет.
— Стыдишься этого?
— Да, — признался спартанец.
— Тогда держи это в себе. Часто говорят, что хорошая беседа заменяет лечение. Не верь им, Парменион; это мать всей боли. Сколько человек знают о твоем… стыде?
— Никто — кроме меня.
— Тогда этого не было.
— Если бы так все было просто в жизни, — проговорил Парменион.
— Зачем же усложнять? Ты слишком многого требуешь от себя, мой друг. У меня есть для тебя плохая новость: ты не совершенен. А теперь иди отдыхать.
***
— Иди за мной, — приказала Олимпиада Пармениону, когда они разбили лагерь на вторую ночь в лощине на Эматийской Равнине. Спартанец последовал за Царицей и вместе с ней подошел и сел к костру, за которым сидела Федра. Царица видела, что ему было трудно расслабиться, и взяла его руку, с наслаждением чувствуя напряжение в его мышцах. Так, подумала она, значит, он тоже не может противостоять моей красоте. — Почему ты избегаешь меня, военачальник? — ласково спросила она.
— Дело не в тебе, владычица. Просто мой долг доставить тебя безопасно к твоему мужу в Пеллу. Эта ответственность сковывает мой разум, и, боюсь, что из-за этого я не самая хорошая компания.
Она села на свои подушки, обшитая золотом шерстяная шаль окутывала ей плечи.
— Расскажи мне о Филиппе, — сказала она. — Я еще так многого не знаю. Он добр к своим слугам? Бьет ли он своих жен?
Парменион расположился у огня. — С чего начать, госпожа? Он Царь, и ведет себя по-царски. Нет, он не бьет своих жен — или слуг — однако он не мягок и не слаб. Кроме тебя, у него есть еще только одна жена, Авдата, дочь Царя Бардилла. Но теперь она живет в Пелагонии — по своей воле.
— Насколько я понимаю, у нее ребенок от Филиппа, — сказала она, и ее рука непроизвольно легла на ее собственный округлившийся живот.
— У нее дочь — прекрасное дитя.
— Странно, при такой-то некрасивой матери, — бросила Олимпиада прежде, чем сумела сама себя сдержать.
— Существует много разных уровней красоты, и не все они увядают так скоро, как плоть, — сказал он ей, с холодком в голосе.
— Прости меня, — мягко сказала она. — Тяжело не быть ревнивой. Я хочу, чтобы мы были друзьями. Мы будем друзями? — вдруг спросила она, и ее зеленые глаза застыли на его глазах.
— На всю оставшуюся жизнь, — просто ответил он ей.
Когда он ушел, Федра подсела поближе к Царице. — Тебе не следует флиртовать с этими македонцами, Олимпиада.
— Я и не флиртовала — хотя он приятный мужчина, если не принимать во внимание этот его орлиный нос. Филипп — Царь-воин, и он возьмет много жен. Я хочу упрочить возможность моего сына унаследовать трон, и никогда не рано обзаводиться союзниками. Парменион разбил силы Спарты, привел к возвышению Фивы. В том году он разбил иллирийцев. До того он сражался за Царя Царей. Он никогда не терпел поражения в битве. Хорошо бы иметь такого человека в числе друзей, не находишь?
— Ты многому научилась, — прошептала Федра.
— О, есть еще много того, что мне неведомо. У Царя есть три советника, которым он доверяет более всех прочих. Первый — это Парменион, непревзойденный в искусстве стратегии, потом идет Аттал, холодный и смертоносный, Царский головорез, и наконец Антипатр, Второй Стратег, суровый, могучий воин.
— А что насчет женщин?
— Филипп мало заботится о женщинах — кроме Симике, вдовы своего брата. Он доверяет ей, поверяет все секреты. Я завоюю и ее дружбу.
— Похоже, твои планы хорошо выстроены, — заметила Федра.
— Они были выстроены еще на Самофракии госпожой Аидой. Ей ведомы все вещи, из прошлого и из будущего. Я избрана — и я не подведу ее.
— Ты ее любила? — спросила Федра.
— Ты ревнуешь, моя сердечная сестрица?
— Да, ревную ко всем, кто прикасается к тебе — или даже смотрит на тебя.
— Тебе нужен мужчина. Я найду тебе такого, если пожелаешь.
— не могу себе представить ничего хуже, — сказала ясновидящая, придвигаясь к своей подруге.
В этот момент со стороны солдатского косстра послышались звуки музыки, мягкие и печальные. Зазвучала песня — не боевой гимн, но песня о любви необыкновенной нежности, сопровождаемая высокими, сладкими тонами дудок пастухов. Олимпиада встала и прошла через заросли туда, где широким кругом расположились солдаты вокруг певца и музыканта. Она вздрогнула, когда посмотрела на них: мужи войны, в нагрудниках и латах, держам мечи рядом с собой, слушали историю о двух влюбленных. Певцом был Никанор. Он увидел, как подошли две женщины, и замолчал, а солдаты встали, когда новая Царица вышла к ним.
— Нет, пожалуйста, — сказала олимпиада. — Продолжай, Никанор. Это прекрасно. — Он улыбнулся и поклонился; музыкант снова заиграл на дудке, и гоолос Никанора зазвучал вновь. Олимпиада села в круг, и Федра рядом с ней. Ясновидица вздрогнула, Олимпиада раскрыла ей свою шаль, и девушка вновь прижалась к ней, склонив голову на плечо Царицы. Никанор пел больше часа. Солдаты не кричали и не свистели, когда заканчивалась каждая песня, но в воздухе царила небывалая теплота, и Олимпиада вновь почувствовала себя ребенком, в безопасности и уюте среди этих лихих всадников. Федра заснула, прикорнув на плече у Олимпиады.
Парменион подошел и присел рядом с ней. — Я отнесу ее обратно к тебе, — сказал он тихо, чтобы не разбудить ясновидицу.
— Благодарю, — ответила Олимпиада. Когда Парменион опустился на колени и взял Федру на руки, та забормотала во сне, но, кажется, не проснулась. Солдаты притушили огни и разошлись к своим походным лежакам, когда командир пошел к повозке. Никанор открыл дверцу, и Парменион положил девушку на подушки внутри кабины, укутав ее двумя шерстяными одеялами.
— Твое пение было превосходным, Никанор, — сказала Олимпиада. — Я буду бережно хранить память об этом вечере, как ценное сокровище.
Он вспыхнул румянцем. — Мужчинам нравится слушать песни; они напоминают им о доме и семье. Не могу выразить, как много значит для меня твоя похвала. — Поклонившись, он пошел дальше. Парменион последовал за ним, но Олимпиада окликнула его.
