Поль Феваль-сын - Марикита
– Он жив! Заклинаю вас, добрейшие сестры, помогите мне спасти его, и Господь вознаградит вас!
– А как же остальные?
– Им уже ничем не поможешь!
– А тому человеку, которого вы ударили кинжалом?
– О! – вскричала донья Крус, сверкая глазами и сжав кулаки. – Если он жив, я прикончу его собственными руками!
Монахини, торопливо крестясь, в ужасе отшатнулись от нее.
– Нужно прощать своих врагов, – прошептала одна из них.
– Этого – никогда!.. Сам Господь не простит ему его преступлений. Не бойтесь нас, я и моя подруга – христианки, и мы вовсе не отличаемся кровожадностью. Но этот человек и его хозяин причинили нам столько зла, что мы до самой своей смерти будем проклинать их и молить Господа избавить нас от преследований Филиппа Мантуанского.
Вновь склонившись к Антонио Лаго, донья Крус разорвала на нем куртку и обнажила рану. Осмотревшись вокруг, она сорвала несколько травинок, пожевала их и сделала примочку. Затем она наложила примочку на рану, желая остановить кровь, и, оторвав полосу ткани от рубахи Антонио, перевязала раненого.
Монахини, стоя на коленях рядом с недвижным телом баска, как могли, помогали донье Крус. Та, что была постарше, внимательно осмотрела края раны и сказала:
– Лезвие не задело жизненно важных органов. Через неделю он встанет на ноги.
Аврора схватила ее руку и поцеловала.
– Спасибо, матушка, – пылко произнесла она. – Надеюсь, вы поможете нам вылечить его? Прошу вас, приютите нас, чтобы мы смогли выходить нашего друга!
В ее голосе звучала такая неподдельная мольба, а глаза взирали на монахинь с такой тревогой и нежностью, что сестры поняли, что не смогут ей отказать.
– Что ж, попробуем совершить невозможное, – вздохнули они. – Мы проводим вас к нам в монастырь, но прежде давайте положим раненого на одного из этих мулов.
Оседланные мулы по-прежнему стояли поодаль и, вытянув шеи, тревожно принюхивались к запаху крови.
– Едем, едем, – торопила донья Крус. – Мертвецам уже ничем не поможешь, а нам дорога каждая минута.
– Но что здесь произошло? – спросила старшая из монахинь.
– Потом мы вам все расскажем, – ответила Флор. – Куда мы идем?
– Туда, – монахиня указала на видневшиеся вдали стены и колокольни монастыря. – Если идти по Алансонской дороге, то через четверть часа мы уже будем на месте.
С величайшими предосторожностями четыре женщины, подняв недвижного баска, взгромоздили его на спину мула, и маленький караван тронулся в путь. Время от времени Флор подбегала к реке, мочила в холодной воде платок и клала его на лоб Антонио. Спутницы ее бережно поддерживали голову несчастного.
Спустя четверть часа они уже звонили в колокольчик возле ворот монастыря. Но здесь их встретило неожиданное препятствие. Сестра-привратница увидела в глазок, что монахини вернулись в сопровождении двух цыганок, ведущих на поводу двух мулов. Через спину одного из животных было перекинуто тело мужчины. Похоже, что тот был мертв. Осенив себя крестным знамением, привратница вскрикнула от ужаса… и отказалась открывать!
Согласно уставу, мужчины не смели переступать порог обители. Правда, сестра-привратница не была уверена, что этот запрет распространяется и на покойников тоже, но на всякий случай она решила не впускать чужих. А если монастырские ворота заперты, то попасть внутрь можно, лишь обзаведясь крыльями.
Благодаря толстым стенам и высоким башням с бойницами монастырь Санта-Мария-Реал больше напоминал крепость, чем прибежище смиренных служительниц Господних. В его архитектуре причудливо соединились устремленная ввысь готика и византийская приземистость зданий. Построенный в XII веке, он, по мнению историков, был не менее примечателен, чем древняя обитель Мирафлорес.
В монастыре Санта-Мария-Реал жили монахини-цистерцианки. Главной в обители была мать-настоятельница, которой все члены общины беспрекословно и смиренно повиновались.
Итак, сестры вели переговоры с упрямой привратницей, а донья Крус кусала губы и от нетерпения топала своей изящной ножкой. Наконец на шум к воротам вышла сама мать-настоятельница. К счастью, в то время во главе обители стояла женщина благородная и великодушная, принадлежавшая к одному из самых знатных семейств Испании. Звание настоятельницы богатейшего цистерцианского монастыря наделяло ее исключительно широкими правами. Она могла говорить на равных даже с коронованными особами, юрисдикция ее распространялась сразу на несколько монастырей ордена. За свои действия мать-настоятельница была ответственна только перед трибуналом инквизиции. Обладая широкими взглядами, она при необходимости закрывала глаза на неуклюжие запреты монастырского устава.
Увидев честные и открытые лица девушек, цыганский наряд которых сразу показался ей маскарадом, и, узнав, что речь идет об оказании помощи умирающему христианину, она без колебаний приказала открыть ворота.
– Входите, дочери мои, – проговорила она, – ибо я уверена, что помыслы ваши чисты. Что привело вас к нам?
– Нам нужно вылечить нашего друга, – смиренно ответила мадемуазель де Невер, – и укрыться от преследований наших врагов.
– Добро пожаловать, – ответила аббатиса. – И да пребудет с вами мир.
Тяжелые ворота захлопнулись за подругами, отгородив их от мирских забот и суеты. Почувствовав, что им, наконец, ничего не угрожает, Аврора и Флор приободрились.
Монахини призвали старенького лекаря, который обычно пользовал сестер, когда те заболевали, и поручили баска его заботам.
Прошли долгие часы, прежде чем раненый очнулся.
– Где я? – спросил он, озираясь по сторонам.
Подобный вопрос обычно вызывает у читателя улыбку, ибо романисты часто совершенно не к месту вкладывают его в уста своих героев. Однако мы считаем, что в нашем случае он вполне оправдан: сознание вернулось к Антонио Лаго, он открыл глаза и увидел, что лежит в незнакомой комнате.
У изголовья кровати сидела донья Крус и ласково улыбалась ему. В памяти Антонио всплыла страшная картина поединка с бандитами, нанятыми Пейролем. С трудом шевеля губами, он спросил:
– Где мадемуазель де Невер?
– Рядом, вот за этой дверью.
– Спасена! Благодарю тебя, Господи!.. – с жаром прошептал баск.
– Молчите, вам нельзя много разговаривать!
– А Пейроль?.. – словно не слыша донью Крус, поинтересовался он.
– Пейроль мертв! Я сама убила его! А теперь хватит разговоров, отдыхайте.
С удивлением, смешанным с ужасом, старый врач окинул взором девушку, гордо заявлявшую о том, что ее нежные руки обагрились кровью. Неужели под ее чарующей внешностью скрывалась черная, преступная душа? От такой мысли врач содрогнулся.
