Александр Дюма - Асканио
— Жак Обри, мадам.
— …и что этот Обри ни в чем не повинен. Я прошу вас, ваше величество, не спорьте с Бенвенуто и поскорее исполните его просьбу, пока он не спохватился и не попросил чего-нибудь большего.
— Хорошо, маэстро, будь по-вашему, — сказал Франциск I. — Недаром пословица говорит: «Кто дает быстро — дает вдвойне». Поэтому пусть приказ об освобождении отправят немедленно. Слышите, канцлер?
— Все будет исполнено, ваше величество.
— А вас, дорогой маэстро Челлини, — продолжал Франциск I, — я попрошу зайти в понедельник в Лувр. Мы с вами потолкуем о мелочах, которыми с некоторых пор пренебрегает мой казначей.
— Но разве вашему величеству не известно, что двери Лувра…
— Ничего, ничего! Лицо, отдавшее этот приказ, отменит его. Это была военная мера, ну, а поскольку теперь нас окружают одни друзья, военное положение отменяется.
— Отлично, сир! — воскликнула герцогиня. — Но, если вы, ваше величество, так великодушны, выполните и мою просьбу, хоть я и не имею никакого отношения к Юпитеру.
— Зато, герцогиня, у вас много общего с Данаей, — заметил вполголоса Бенвенуто.
— В чем же заключается ваша просьба, мадам? — спросил Франциск I, не расслышав колкости Челлини. — И поверьте, герцогиня, наше желание угодить вам неизменно и не зависит от случая, пусть даже самого торжественного.
— Благодарю вас, сир! Я прошу ваше величество оказать честь господину д’Эстурвилю и в понедельник на будущей неделе подписать брачный контракт моей юной подруги мадмуазель д’Эстурвиль и графа д’Орбека.
— Но какая же это милость? — воскликнул Франциск I. — Это удовольствие, и прежде всего для самого короля; я еще останусь вашим должником, мадам, клянусь вам!
— Значит, ваше величество, условлено: в понедельник? — переспросила герцогиня.
— В понедельник, — ответил король.
— А разве не жаль, герцогиня, что к этому торжественному дню у вас не будет заказанной вами Асканио золотой лилии? — спросил вполголоса Бенвенуто.
— Конечно, жаль, — отвечала герцогиня д’Этамп. — Но что ж поделать, ведь Асканио в тюрьме.
— Да, но зато я на свободе, — возразил Бенвенуто. — Я охотно закончу лилию и принесу ее вам.
— О! Если вы это сделаете, я, честное слово, скажу…
— Что вы скажете?
— Скажу, что вы очень любезны.
С этими словами герцогиня протянула Бенвенуто руку, и художник, испросив взглядом разрешения короля, галантнейшим образом запечатлел на ней поцелуй.
В эту минуту кто-то слабо вскрикнул.
— Что случилось? — спросил король.
— Простите, ваше величество, — сказал прево, — это моя дочь; ей дурно.
«Бедняжка! — подумал Бенвенуто. — Она решила, что я предал ее».
XX
БРАК ПО РАСЧЕТУ
Бенвенуто собирался уехать из Фонтенбло в тот же вечер, но Франциск I так его удерживал, что пришлось переночевать в замке.
К тому же с присущей ему решительностью художник задумал покончить на следующий же день с одной давно затеянной интригой. Это дело совсем не относилось к происходившим событиям, и Бенвенуто желал завершить его, прежде чем целиком займется судьбой Асканио и Коломбы.
Итак, он позавтракал наутро в замке и лишь в полдень, распрощавшись с королем и с герцогиней д’Этамп, отправился в сопровождении Жана-Малыша в обратный путь.
Оба ехали на хорошо отдохнувших лошадях, и все же, вопреки своему обыкновению, Бенвенуто не спешил. Было видно, что он хотел прибыть в Париж к определенному часу. Действительно, только в семь часов вечера они с Жаном-Малышом добрались до улицы Ла Арп. Более того, Бенвенуто почему-то не поехал сразу в Нельский замок, а постучался к своему другу Гвидо, флорентийскому лекарю. Убедившись, что приятель дома и накормит его ужином, художник велел Жану-Малышу ехать в Нельский замок и сказать подмастерьям, что учитель вернется из Фонтенбло только завтра; а потом, как только учитель постучится, он должен потихоньку открыть дверь.
Жан-Малыш обещал исполнить все в точности и тут же поскакал в Нельский замок.
Подали ужин, но, прежде чем сесть за стол, Бенвенуто спросил приятеля, не знает ли он какого-нибудь честного и умелого нотариуса, который мог бы составить контракт, да такой, чтобы нельзя было придраться ни к одному слову. Приятель предложил своего зятя и тотчас же послал за ним.
Когда ужин уже подходил к концу, явился нотариус. Челлини вышел из-за стола, заперся с ним в соседней комнате и попросил составить брачный контракт, не вписывая в него имен супругов. После того как они дважды перечитали контракт, желая убедиться, не осталось ли в нем какой-нибудь неясности, Бенвенуто положил документ в карман, щедро заплатил нотариусу, попросил у приятеля шпагу такой же длины, как его собственная, спрятал ее под плащом и отправился в Нельский замок.
Подойдя к воротам, он тихо постучался. Ворота мгновенно открылись. Жан-Малыш не дремал на своем посту.
На вопрос Челлини, как дела, он ответил, что подмастерья ужинают и не ждут его раньше завтрашнего дня. Бенвенуто велел юноше не говорить никому о своем возвращении и направился в спальню Катрин. Прокравшись незаметно в комнату, он запер дверь, от которой у него был ключ, спрятался за портьерой и стал ждать.
Через четверть часа на лестнице послышались легкие шаги, дверь отворилась, и в комнату вошла Скоццоне с лампой в руке. Она заперла дверь изнутри, поставила светильник на камин и уселась в большое кресло, стоявшее так, что Бенвенуто мог видеть лицо девушки.
К великому удивлению художника, всегда открытое и жизнерадостное личико Катрин было задумчиво и грустно.
Дело в том, что Скоццоне мучили угрызения совести.
Мы привыкли видеть девушку счастливой и беззаботной, но так было, когда Бенвенуто любил ее. Пока она чувствовала эту любовь или, вернее, благосклонность учителя, пока в ее грезах, словно золотистое облачко на горизонте, мелькала надежда стать его женой, она не изменяла своей мечте. Любовь омыла душу Катрин. Но с тех пор как она заметила, что ошиблась, и чувство Челлини, которое она принимала за любовь, оказалось всего-навсего увлечением, Скоццоне утратила надежду на счастье, и ее душа, расцветшая было от улыбки художника, снова поблекла.
Постепенно Скоццоне лишилась всей своей непосредственности и веселья. Ей было скучно, и прежняя тоска стала брать верх над жизнерадостностью. Покинутая Челлини, Скоццоне попыталась из самолюбия удержать художника. Воспользовавшись ухаживаниями Паголо, она стала рассказывать Челлини о новом поклоннике, надеясь возбудить в нем ревность. Но и тут она обманулась. Бенвенуто не рассердился, как она ожидала, а весело расхохотался; он не только не запретил ей встречаться с Паголо, а, напротив, посоветовал ей видеться с ним почаще. Тогда Скоццоне почувствовала, что гибнет, и, по-прежнему безразличная ко всему на свете, отдалась течению, подобно увядшему листку, увлекаемому осенней непогодой.
