Мишель Зевако - Заговорщица
Королева лежала в затемненной комнате, всеми забытая и заброшенная. Хотя на улице было светло, шторы плотно закрывали окна, а на каминной полке горели свечи. Их неверный свет не мог полностью рассеять темноту, и мрак выползал из каждого угла спальни.
Монах пригляделся и увидел лежащую на кровати старую, морщинистую, бледную женщину; ее глаза ярко блестели и притягивали взор вошедшего, ибо лицо было неподвижным и полумертвым, а этот блеск завораживал. Казалось, королева смотрит уже не на реальный, а на загробный мир.
Жак Клеман твердил себе:
— Королева умирает! Екатерина Медичи умирает! И я, сын Алисы де Люс, присутствую при ее агонии.
Королева пошевелилась, и Жак Клеман очнулся от грез.
Екатерина сделала тонкой слабой рукой движение, приглашающее Жака Клемана подойти поближе. Она прошептала:
— Подойдите, отец мой, подойдите…
Он медленными шагами подошел к изголовью кровати. Екатерина пристально взглянула на него и с трудом выговорила:
— Я вас не знаю. Вы — не королевский духовник…
— Нет, мадам, — ответил Жак Клеман. — Духовник уехал. Я случайно оказался рядом с замком, и господин де Крийон пригласил меня, чтобы принять вашу исповедь.
— Тем лучше… — прошептала Екатерина.
Видимо, ее больше устраивал безвестный монах, чем придворный капеллан.
— Да… тем лучше… — с дрожью в голосе повторил Жак Клеман.
— Мой сын… — прошептала умирающая. — Где Генрих?.. Где мой сын?
— Его Величество в Амбуазе, мадам.
Королева закрыла глаза и замолчала. Из-под прикрытых век выкатились две слезинки и медленно сбежали по морщинистым щекам.
— Значит, я его больше не увижу? Я умираю, а сына со мной нет… Страшная смерть… Сынок, дорогой, обожаемый сынок… я умираю, а тебя нет рядом…
Потом она заговорила — быстро, лихорадочно и неразборчиво. Монах склонился над королевой, но уловил лишь какие-то обрывки фраз да имена, много имен:
— Диана Французская… Монтгомери… нет, неправда… а Колиньи… нет, не хочу… Моревер, слушай, Моревер…
Жак Клеман жадно прислушивался. Он ждал, что королева произнесет еще одно имя, но так и не дождался. Внезапно Екатерина широко раскрыла глаза; в них промелькнула тревога.
— Я что-то говорила? — спросила она.
— Ничего, мадам, я жду, чтобы Ваше Величество соблаговолили сообщить мне тайны вашей души, дабы я мог вознести их к трону великого судьи, который карает и прощает…
Старая королева с трудом приподнялась на подушках и посмотрела на исповедника.
— Отец мой, я раскаиваюсь в моих грехах, простит ли меня Господь?
— Если вы сознаетесь в содеянном…
— Тогда слушайте, отец мой…
Монах вновь склонился над Екатериной, ловя каждое ее слово. Королева задыхалась, пальцы ее конвульсивно теребили и перебирали одеяло, и эти движения свидетельствовали о близости конца.
— Я признаюсь… признаюсь… — чуть слышно прошептала она. — Я убила или приказала убить несколько десятков человек… они мешали мне… среди них — сеньоры и горожане, бедные и богатые… я не гнушалась никакими средствами: топор и петля, яд и кинжал… Конечно, этих смертей могло бы и не быть, но я действовала во благо государства…
— Дальше, мадам, — произнес монах, — это не столь тяжкий грех…
Екатерина обрадованно вздохнула и продолжала:
— Монтгомери убил моего супруга, короля Генриха II… Признаюсь, тот удар копья вовсе не был случайным…
— Король, супруг ваш, унижал и оскорблял вас. Конечно, грех тяжкий, но понять вас можно. Дальше, мадам…
Глаза Екатерины блеснули.
— Жанна д'Альбре умерла от странной лихорадки, прямо в Лувре, во время празднеств… признаюсь, лихорадка не поразила бы королеву Наваррскую, если бы она не получила от меня в подарок некую шкатулку, в которой хранила перчатки…
— Дальше, мадам, — отозвался монах.
— Мой сын, мой сын Карл, возможно, прожил бы дольше… но мне так хотелось видеть на троне Генриха…
Произнеся имя Генриха, королева всхлипнула.
— Колиньи… — чуть слышно продолжала Екатерина. — Колиньи, а вокруг него сотни, нет, тысячи людей! Их убили по моему приказу… но я хотела спасти нашу Церковь!
— Дальше! — приказал монах.
— Все, клянусь Богом, это все! Пощадите, отец мой! Отпустите грехи умирающей, иначе я умру проклятой!
— Умри, умри, проклятой! — вскричал Жак Клеман. — Умри у меня на глазах. Умри без отпущения грехов! Ты попадешь в ад и будешь вечно терпеть страшные муки!
— Пощадите, отец мой! Пощадите! — простонала старая королева.
— Будь проклята навеки! Ты забыла самое страшное, самое тяжкое из твоих преступлений!
— Кто ты? Кто ты? — прохрипела королева. — Кто послал тебя? Души мертвых?
— Ты еще не все знаешь! Твой любимый сын Генрих умрет! Умрет от моей руки! Умрет без покаяния, как и ты! И будет проклят навечно!
Жуткий крик сорвался с губ умирающей. Она попыталась приподняться, чтобы наброситься на монаха и задушить его… Но сил уже не было, и она вновь откинулась на подушки.
— Ты спрашиваешь, кто послал меня? — загремел голос Жака Клемана. — Я пришел от имени одной из твоих жертв!.. Ты уничтожила ее, разбила ей сердце, обрекла на муки! Вспомни, вспомни Алису де Люс! Ты спрашиваешь, кто я? — Монах откинул капюшон рясы. — Я имею право отказать тебе в отпущении грехов, я имею право проклясть тебя именем Бога Живого, я имею право отправить тебя в ад! Екатерина Медичи, я пришел восстановить справедливость! Я пришел отомстить за мать! Я, Жак Клеман, сын Алисы де Люс!
И снова из груди Екатерины исторгся страшный крик. В агонии она приподнялась, села на постели, обвела безумными глазами комнату. Гримаса ужаса исказила ее лицо, и королева пробормотала:
— Господи… Господи… Ты велик… Ты всемогущ… Ты милостив и справедлив… Господи, неужели я заслужила это? Я умираю проклятой, без покаяния… проклята, навеки проклята!
— Да, навеки проклята! — эхом откликнулся Жак Клеман.
По телу королевы пробежала слабая дрожь, потом она вздохнула, голова упала набок. Все было кончено. Екатерина Медичи умерла.
Король вернулся в Блуа на следующий день. Когда ему сообщили о смерти матери, он спокойно заметил:
— Вот как? Так пусть ее похоронят!
Однако хронист-современник пишет, что никто не позаботился о достойном погребении. Королеву, по выражению хрониста, «словно падаль» бросили в какой-то ящик и зарыли в дальнем углу местного кладбища. Лишь в 1609 году ее тело было перенесено в королевскую усыпальницу в Сен-Дени и похоронено в роскошном склепе, который еще при жизни Екатерины был сооружен по ее приказу.
Когда Жак Клеман увидел, что старая королева скончалась, он спокойно покинул ее спальню. Его сменил там другой человек, который опустился у изголовья кровати на колени и горько зарыдал. Это был Руджьери — единственный, кто любил Екатерину Медичи. В тот же вечер астролог уехал из Блуа, и никто никогда больше о нем не слышал.
