Александр Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 1
— Совершенно верно, двадцать тысяч в год. Вы считаете не хуже покойного Пифагора, господин Кольбер.
— Могу от души вас поздравить с подобным окладом, — сказал Кольбер с ядовитой усмешкой. — Он в десять раз превышает жалованье интенданта.
— Однако король извинился, что предлагает мне слишком мало, и обещал увеличить мой оклад со временем, когда разбогатеет. Но мне пора, я очень спешу.
— Так… Против ожидания короля суперинтендант выдал вам деньги?
— Да, а вы, тоже против ожидания короля, отказали мне.
— Я не отказывал вам, сударь, а просил только обождать немного. Итак, вы говорите, что господин Фуке уплатил вам ваши пять тысяч ливров.
— Да, так поступили бы вы… Но он сделал для меня нечто большее, дорогой господин Кольбер.
— Что же именно?
— Он любезно отсчитал мне полностью весь оклад, заявив, что для короля касса у него всегда полна.
— Весь оклад?.. Следовательно, господин Фуке вместо пяти тысяч ливров выдал вам двадцать тысяч?
— Да, сударь.
— Но зачем же?
— Затем, чтобы избавить меня от трех лишних посещений главного казначейства. Как бы то ни было, а у меня в кармане двадцать тысяч ливров новенькими золотыми. Как вы видите, я не нуждаюсь в вас и явился сюда только для того, чтобы соблюсти формальности.
С этими словами д’Артаньян хлопнул себя по карману, улыбнувшись и показав при этом тридцать два зуба, белизне которых мог бы позавидовать юноша. Эти зубы словно говорили: «Дайте нам на каждого по маленькому Кольберу, и мы живо съедим его».
Подчас змея так же смела, как и лев, ворона так же храбра, как орел, и вообще нет ни одного животного, даже из самых трусливых, которое не проявило бы мужества, когда дело коснется самозащиты. Поэтому и Кольбер не испугался тридцати двух зубов д’Артаньяна и, приняв суровый вид, сказал:
— Сударь, но суперинтендант не имел права делать того, что сделал.
— Почему? — спросил д’Артаньян.
— Потому что ваш ордер… Не потрудитесь ли вы показать мне ваш ордер?
— Охотно — вот он.
Кольбер схватил бумагу с поспешностью, возбудившею в мушкетере невольное беспокойство и сожаление о том, что он ее отдал.
— Вот видите, — продолжал Кольбер, — королевский приказ гласит: «По предъявлении сего уплатить господину д’Артаньяну сумму в пять тысяч ливров, составляющую четверть назначенного ему мною годового оклада».
— Совершенно верно, приказ таков, — отвечал д’Артаньян с преувеличенным спокойствием.
— Значит, король считал нужным дать вам всего лишь пять тысяч ливров. Почему же суперинтендант выдал вам больше?
— Вероятно, потому, что мог дать больше; ведь это никого не касается.
— Вполне естественно, что вы не сведущи в счетоводстве, — с сознанием собственного превосходства заметил Кольбер. — Скажите, пожалуйста, как бы вы поступили, если вам нужно было бы уплатить тысячу ливров?
— Мне никогда не приходилось платить тысячу ливров, — возразил д’Артаньян.
— Но ведь не станете же вы платить больше того, что должны! — раздраженно вскричал Кольбер.
— Во всем этом мне ясно одно: у вас одна манера рассчитываться, а у господина Фуке — другая, — заметил мушкетер.
— Моя манера единственно правильная.
— Я не отрицаю.
— А между тем вы получили то, что вам не причиталось.
Глаза д’Артаньяна сверкнули молнией.
— Вы хотите сказать: получил вперед то, что должен был получить потом? Если б я получил то, что мне не причиталось, я совершил бы кражу.
Кольбер ничего не ответил на этот щекотливый вопрос.
— Вы должны в кассу пятнадцать тысяч ливров, — сказал он в порыве служебного рвения.
— В таком случае окажите мне кредит, — с неуловимой иронией отвечал д’Артаньян.
— И не подумаю, сударь.
— Что такое? Вы намерены отобрать у меня эти три свертка золотых?
— Вы вернете их в мою кассу.
— Ну нет! Не рассчитывайте на это, господин Кольбер.
— Но король нуждается в своих деньгах, сударь.
— А я, господин Кольбер, нуждаюсь в деньгах короля.
— Может быть, но вы вернете мне эту сумму.
— Ни за что на свете. Я слышал, что хороший кассир ничего не возвращает, но и не берет обратно.
— Посмотрим, сударь, что скажет король, когда я покажу ему этот ордер, который доказывает, что господин Фуке не только уплатил то, чего не следует, но и не удержал документа, по которому произвел уплату.
— А, теперь мне понятно, господин Кольбер, для чего вы отобрали у меня бумагу! — вскричал д’Артаньян.
В голосе его звучала угроза, но Кольбер не уловил ее.
— Вы поймете это лучше впоследствии, — сказал он, подняв руку, в которой был ордер.
— О, я и так прекрасно понимаю, что мне нечего дожидаться, господин Кольбер! — воскликнул д’Артаньян, быстро выхватив бумагу из руки Кольбера и спрятав ее в карман.
— Но это насилие, сударь! — крикнул Кольбер.
— Полно, стоит ли обращать внимание на выходку грубого солдата, — проговорил д’Артаньян. — Счастливо оставаться, дорогой господин Кольбер.
И, рассмеявшись прямо в лицо будущему министру, он вышел из кабинета.
«Ну, теперь этот господин будет меня обожать, — сказал про себя мушкетер. — Жаль только, что я едва ли с ним когда-нибудь встречусь».
XVII. Философия сердца и ума
Человека, побывавшего в опасных передрягах, столкновение с Кольбером могло только позабавить.
Поэтому весь длинный путь от улицы Нев-де-Пти-Шан до Ломбардской улицы д’Артаньян внутренне посмеивался над интендантом. Он еще продолжал смеяться, когда на пороге лавки встретил улыбающегося Планше. Впрочем, последний почти всегда улыбался со времени возвращения своего патрона и получения английских гиней.
— Наконец-то вы пришли, мой дорогой господин, — сказал он при виде д’Артаньяна.
— Да, но ненадолго, дружище, — ответил мушкетер, — поужинаю, лягу соснуть часиков на пять, а на рассвете — на коня и марш в путь… А что, моей лошади дали полторы порции, как я велел?
— Ах, сударь, — сказал Планше, — вы отлично знаете, что ваша лошадь — любимица всего дома; мои приказчики то и дело ее балуют и кормят сахаром, орехами и сухарями. А вы еще спрашиваете, получила ли она свою порцию овса. Спросите лучше, не лопнула ли она от обжорства.
— Ну хорошо, хорошо, Планше. Поговорим обо мне. Готов ли ужин?
— Готов. Горячее жаркое, раки, белое вино и свежие вишни.
— Славный ты малый, Планше! Давай поужинаем, а там — спать.
За ужином д’Артаньян заметил, что Планше усиленно трет себе лоб, точно набираясь решимости, чтобы высказать какую-то мысль, крепко засевшую в мозгу. Бросив ласковый взгляд на доброго товарища былых странствий, д’Артаньян чокнулся с ним и спросил:
