Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода
— Бонифаций Монферрат, — произнес Грегор, как человек, только сейчас догадавшийся, что его провели.
— Нет-нет, — поспешил успокоить нас Конрад. — Это решат выборы.
— Выберут Бонифация, — сказал Грегор.
— Возможно, и нет, — настаивал Конрад. — Имею честь быть одним из голосующих. Всего нас двенадцать — шесть пилигримов, шесть венецианцев. От пилигримов в выборах будут участвовать одни только священнослужители, для большей объективности.
Я расхохотался.
— Вы приятель Бонифация, какая же тут объективность?
— У Бонифация нет соперников, поэтому об объективности можно не беспокоиться, — высказалась Джамиля.
— Мерзкое отродье, — пробормотал я. — Император Бонифаций. Интересно, как долго он…
— Ты чересчур циничен, — сказала Джамиля. — Я уверена, что, вплоть до самой смерти Алексея, Бонифаций был вполне удовлетворен своей ролью кукловода при императоре-марионетке.
— Мессиру Бонифацию придется выдержать серьезное соперничество, — сообщил нам Конрад.
— Разумеется, — сказал я. — Он выступит против всеобщего любимца, слепого старца.
— Нет, Дандоло ясно дал понять, что не стремится на трон, так что его кандидатуру даже не рассматривали. По сегодняшнему совету, однако, можно сделать вывод, что большой поддержкой пользуется Балдуин Фландрский.
Это удивило всех нас.
— Да ведь он даже младше меня, — сказал я.
— Так ты что, хочешь выдвинуть свою кандидатуру? — сухо осведомилась Джамиля.
— Тогда тебе понадобится Джамиля в качестве канцлера, — пробормотала мне на ухо Лилиана, сделав смелую попытку присоединиться к разговору.
— Балдуин — приятный, порядочный человек, — сказал Конрад, не обращая на нас внимания.
— А еще он вассал французского короля, — устало напомнил Грегор, — поэтому французские священники проголосуют за него.
— Их много, а я один, — сказал германский священнослужитель, — поэтому у Бонифация не будет несправедливого перевеса, даже если бы мне захотелось отдать ему свой голос.
— Все равно выберут Бонифация, — сказал Грегор. — Давайте не будем притворяться, что результат может быть иным.
— Мерзкое отродье, — снова проворчал я.
— Вообще-то, — сказала Джамиля, барабаня пальцами по стоящему рядом сундуку, — давайте хорошенько подумаем. Половина голосующих — венецианцы, верно? Они всегда строят свою политику как одно целое, думая в первую очередь об интересах республики, а не о личных выгодах. Бонифаций связан с Генуей, торговым соперником Венеции. Половина голосующих захочет, чтобы новый император оказывал предпочтение Венеции, а не Генуе…
— …поэтому никто из венецианцев не отдаст свой голос за Бонифация, — закончил я за нее. — Если Балдуин — единственный кандидат, они проголосуют за Балдуина. Поэтому Балдуин уже сейчас имеет половину голосов только потому, что он не Бонифаций. И если один-единственный священнослужитель проголосует за Балдуина, то он и победит. — Я улыбнулся. — И тогда Бонифацию не быть императором. Все-таки есть в этом мире справедливость.
— Наверняка он успел сам это вычислить, — сказала Лилиана, заерзав на месте. — Готова биться об заклад, у него уже и план готов, как подтасовать голоса.
Грегор издал вопль отвращения, выразив таким образом свое согласие.
Конрад занервничал, увидев, какой оборот принимает разговор.
— Бонифаций как командующий армией направляет все свои мысли на предстоящую битву.
— Итак, — сказал Грегор, — подведем итог: армия Папы, собранная исключительно с целью защиты христианского мира, собирается разграбить величайший христианский город, а затем превратится в наемную силу, чтобы удержать завоевателя на троне. Спасибо за новость, святой отец. Теперь мне ясно, что нужно делать. — Он наконец поднялся в полный рост, слегка пошатываясь. — Лилиана, я сам отвезу тебя в Германию. С этого момента я больше не участвую в этом балагане.
Конрад подошел к Грегору, взял его руку и заискивающе заглянул ему в глаза.
— Грегор, ты должен остаться и принять участие в сражении, — сказал он. — В противном случае это плохо скажется на тебе. Ты поставишь под угрозу не только свое будущее, но и будущее своего сына.
Грегор посмотрел на Конрада с таким неприкрытым отвращением, что церковник отпустил его руку и отпрянул.
— Вы только что говорили с Бонифацием, — заявил Грегор. — Это он велел вам обработать меня.
Конрад испуганно замахал руками.
— Я здесь вовсе не как агент Бонифация. Мы с ним теперь расходимся во мнениях. — В знак примирения он вновь потянулся к руке Грегора. — Но я знаю, как устроен мир, сынок, и пекусь о твоем благе, чтобы ты до конца жизни мог совершать деяния, угодные Богу. Теперь ты должен заботиться и о ребенке.
— Их у меня двое, — сказал Грегор, указывая на огромный живот Лилианы. — Я знаю эту женщину лучше, чем ту, на которой женат. Разве я могу не беспокоиться о судьбе племянника?
— Тем более ты должен сохранить свою славу воина, — сказал Конрад. — Пусть британский бродяжка вместо тебя отвезет Лилиану в безопасное место, а ты останешься здесь и выполнишь свой долг.
— Мой долг — быть пилигримом, — сказал Грегор.
— И воином, — устало поправил его Конрад.
— Во время паломничества я в первую очередь пилигрим. Пытался быть воином, но это мешает исполнять мой христианский долг. Я дал клятву быть пилигримом и не давал никаких клятв сражаться. Где тело моего брата? — спросил он с резкостью, простительной для убитого горем человека.
— Оно лежит в часовне рядом с моими покоями, — ответил Конрад.
— У нас есть традиция. Перед захоронением… — начала Джамиля, но Конрад не дал ей договорить.
— Исключено. Никаких нехристианских обрядов.
— Это не обряд, это просто обычай, — заметила Джамиля. — Обмыть…
— Меньше всего вам нужно, чтобы пополз слух, будто иудейка совершает обряд причащения над трупом, — сказал Конрад.
— Прошу вас, не произносите этого слова, — сказала Лилиана, тяжело задышав.
Я снова погладил ее плечо, но это не помогло.
— Мы выделили специальное место для захоронения, оно освящено. Я пришлю вам его вещи, — закончил епископ.
Он неловко указал на меч, до которого никто не дотронулся, после того как мальчишка положил его на пол. Грегор поднял меч, словно опасался, что Конрад метнется к оружию и отнимет его, потом перенес оружие брата к своему походному алтарю и пристроил рядом с распятием.
— Ваше преосвященство, Лилиане не нужны вещи, ей необходимо наследство, — упорствовала Джамиля. — Вы не поможете нам с Бонифацием? Прошу вас.
— Не нужен нам никакой Бонифаций, — сказал Грегор, не отходя от алтаря, освещенного свечами. Он нагнулся и достал что-то из-под ткани, закрывавшей алтарь. — Ваше преосвященство, если мне будет позволено, я бы хотел обратиться к вам с просьбой написать кое-что под мою диктовку, ибо сам я пишу слишком медленно. Здесь у меня перо, чернила и даже пергамент. Я принимаю Лилиану и ее ребенка в свой дом. И подпишусь под документом кровью.
Лилиана, которую я по-прежнему баюкал в своих объятиях, облегченно вздохнула.
— Да благословит вас Господь, — тихо сказала она.
62
Братья скорбящие, согнутые горем,
Обратите свои сердца к вечной истине,
существующей от зари мироздания:
Многие испили горькую чашу,
многим это еще предстоит,
И последний ее выпьет, как когда-то
выпил первый.
О братья, пусть Господь вас утешит.
Следующий день тоже прошел как в ночном кошмаре. Состоялась похоронная месса, во время которой тело Отто лежало еще спокойнее, чем во сне. Рану на груди скрывал погребальный саван, лицо было почти белым. Я пожалел, что явился на службу, напомнившую мне о других смертях, так и оставшихся неотомщенными. Те, другие, взывали ко мне с упреком, требуя исполнить долг.
Лилиана, подчинившись Джамиле, не пошла на службу. Мы принесли ей локон волос Отто и его кинжал. Грегор отдал мне кольчужный капюшон, принадлежавший брату. Остальные доспехи были распределены между воинами, с которыми Отто успел подружиться, какая-то часть попала к Ричардусам. Грегор оставил у себя меч и щит.
Очень поздно той ночью, когда Лилиана уснула или задремала, мы с Джамилей сидели рядышком, укутавшись в одно одеяло, полностью одетые, сплетя руки и ноги для уюта и тепла. Мне захотелось провести остаток жизни вот так, держа ее в объятиях.
— Не знаю, что буду делать, — прошептал я ей на ухо, уткнувшись носом в волосы, — когда перевезу Лилиану в безопасное место.
— Что хочешь, — сказала она. — Такой благословенной свободе не многие могут порадоваться.
