Улыбка гения - Софронов Вячеслав

— Да мне, собственно говоря, нечего рассказывать. Лучше уж вы расскажите, как там, в Германии?

— Про Германию я вам писал, а вот здесь, в Петербурге, меня избрали в университете приват-доцентом. В этом качестве я и в Германии очутился. А как вернулся, узнал, ставка моя другим человеком занята. Увольнять его никто не собирается. Одним словом, средств к существованию у вашего покорного слуги никаких. Я вот что думаю: из Германии привез хороший фотографический аппарат, можно было бы ателье, или, как его еще называют, студию, открыть, да тоже деньги нужны для этого. Думал, думал, тут кто-то мне подсказал, будто бы в одном министерстве место имеется.

— Уж лучше бы студию открыли, чем на службу в министерство идти, — высказала свое мнение Феозва. — По своим братьям знаю, как им служится, не приведи господь, — добавила она.

— Согласен, — поспешил кивнуть он, — но вы все же послушайте, как я в то министерство попал. Прихожу, значит, туда, мне дежурный вопрос задает: «К кому направляетесь и по какому такому вопросу?» Я ему: «На службу желаю определиться». — Он на меня эдак зыркнул, словно я мимо проходил да и решил погреться зайти, но впустил, сказал, куда идти следует. Захожу, значит, в кабинет, огромный такой, а там десять человек за столами сидят, кто-то и у конторки спиной к прочим стоит, и все, как один, перьями скрипят, голов от бумаги не отрывают. На меня никакого внимания. Ну, я постоял, постоял, кашлянул для порядка. Один повернул башку ко мне и вопрошает: «Чего тебе нужно? Не видишь разве, что мы делом заняты?» Я и сказал, мол: «Служить к вам хочу пойти». Тут они все, как один, головы подняли, на меня уставились, будто я зверь какой невиданный.

При этих его словах Феозва начала неожиданно хохотать, словно услышала какую-то шутку. Менделеев даже слегка смутился, но продолжил:

— Вот тогда один, видно, старший, спросил: «И что делать умеешь? На какую должность согласен?» А я и не знаю, что ответить, говорю: «Могу, как и вы, бумаги писать, никак институт закончил, в Германии на стажировке был». Тут они все писать и вовсе бросили, на меня глядят вовсю, уж не знаю, как на кого. А который старший и говорит: «Тогда не к нам, коль образованный будешь. Шагай на третий этаж, там спросишь Николая Ефремовича, он тебя дальше проводит». А тут один из служителей с коридора к ним заскакивает да как заорет во весь голос: «Кто бумагу о подлоге документов на наследство писал? Мигом в кабинет к его высокопревосходительству!» Ну, один из тех писарей лицом мигом спал, вышел вон этак понурившись… — Менделеев при этом изобразил, как понурившись вышел писарь, и Феозва вновь принялась хохотать. — Ну, я следом за ним, мне интересно, что дальше-то будет. Гляжу, идет, согнувшись весь, будто десяток пудов на плечах несет. У кабинета, где их начальник сидит, весь напрягся, подобрался, воздуху в грудь набрал, плечи расправил, голову назад откинул, руки по швам — и вперед шагнул. Как уж он дверь открыл и не знаю, может, головой или другим чем.

Постоял я, знаете, постоял и думаю: «Неужели и мне вот так, как он, ходить придется? Нет уж, не бывать тому». Никуда больше не пошел, а сразу домой. Такая вот со мной министерская история вышла, Феозва Никитична. А вам, как вижу, смешно это слушать, — заключил он.

— Еще бы, смешно и занятно, — согласно кивнула она, — только вот кажется мне, не для вас эта министерская служба.

— Почему это вдруг? — встрепенулся он. — Неужели статью не вышел или иным чем? Думаете, не справился бы с обязанностями?

— Может, и справились бы, как знать. Только не для вас такая служба. Никак вы к ней не расположены, вполне серьезно говорю.

— Интересно, весьма интересно, — насупился он, — и что же вы мне присоветуете? Уж скажите, коль речь начали. Слушаю вас. Вы, помнится, меня когда-то с Сонечкой Каш свели, теперь уже на службу какую определите. Как мне все это понимать?

— Да как хотите, — не задумываясь, ответила Лещева и тут же адресовала ему свой нелицеприятный вопрос: — Что это вы вдруг Сонечку вспомнили? Не иначе забыть ее никак не можете?

— Как можно?! — воскликнул он в сердцах и даже соскочил со своего места. — Выставила тогда меня ваша Сонечка перед всем светом на посмешище. Такое не забудешь.

— Вот в чем дело. Да, неловко для вас вышло. Такой молодой, красивый, надежды подающий, и вдруг ему посмела отказать какая-то девчонка! Представляю, как вы страдали, — изобразила она горестную гримасу.

— С вашей подачи с ней мое знакомство началось. Неужели забыли? Теперь понимаю, вы все просчитали заранее, знали, что мне откажут. Как же я сам сразу не догадался.

— Куда там вам было тогда догадаться. Вы, как молодой бычок, к ней кинулись. Видели бы вы себя со стороны! Насколько были смешны и… — она сбилась, подыскивая нужные слова, потом добавила: — Наивны, как ребенок. А с такими девушками нужно вести себя решительно и спуску не давать. А уж коль не совладали, нечего на кого-то пенять. Упустили свое счастье, ох, упустили…

Менделеев слушал ее и удивлялся, как верно Феозва все излагала и находила объяснения.

«Может, и вправду, — думал он, — нужно было с отца Сониного слово взять, а саму девушку и вовсе не слушать. Мало ли что девке может на ум взбрести, а там, как говорится, все по старой поговорке: перемелется — и мука будет».

— Да, вы, Физа, как всегда, правы. Дал промашку. Теперь чего говорить? Поздно. Ладно, наука для меня на будущее. А вот был бы я с ней счастлив, то бабушка надвое сказала.

…После того разговора с Лещевой он как бы пересмотрел результат своего неудачного сватовства. И решил, что ни делается, наверняка к лучшему. Зато теперь он свободен и может выбрать любую, на кого его взгляд упадет.

На душе стало легче, но какая-то тупая, застарелая заноза все равно сидела внутри и побуждала торопить события. Он понимал, жениться все одно придется рано или поздно. Да, он страстно хотел обзавестись семьей, квартирой и вести жизнь, как это делают миллионы людей. Чем он хуже? Вот именно эта червоточина и не давала ему покоя. А жениться рано, понимал он, поскольку долгов на нем после возвращения из Германии висело предостаточно. Вот с ними-то он должен расплатиться в первую очередь.

Тем же летом ему на глаза случайно попала публикация в «Петербургских ведомостях», где сообщалось об объявлении конкурса на получение Демидовской премии за написание на русском языке учебника для университетов и гимназий на любую близкую автору тему.

И он решился подготовить учебник по органической химии. Подал заявку. Ее утвердили. Не оставалось ничего другого, как приняться за работу. В прошлом остались и Соня, и Агнесса, да и Физа Лещева, с ее шутками и подколами, тоже была забыта, Начав работать, он словно исчез из этого мира и жил своей, отличной от повседневности, жизнью.

Три месяца, проведённые Дмитрием за работой, пролетели для него незаметно. Он почти не выходил из дома, ни с кем не встречался, а если кто и заходил в гости, то обескураженный почти невменяемым состоянием хозяина, быстро ретировался.

Еду ему приносили соседи, присматривающие по своей сердобольной натуре за молодым человеком, который, на их взгляд, был не совсем здоров, но приглашать врача не желал ни под каким предлогом. Ему приносили заказанное на осень драповое пальто, а потом и новые сапоги. Он все примерял, благодарил и обещал отдать деньги, как только получит. В результате и пальто и сапоги остались у него в прихожей, когда он закончил и отнес рукопись на комиссию, то долго не мог понять, откуда у него в доме взялось новое пальто и недавно скроенные по ноге сапоги.

Через короткий срок объявили: Дмитрий Менделеев занял на конкурсе первое место и на днях ему должны вручить Демидовскую премию. Он все еще находился в полусне и не до конца осознавал, что говорят о нем, но, получив премию, так же в полусне раздал долги и ощутил себя наконец-то свободным.

Было лето и до начала занятий в университете, где ему было обещано место, оставался еще месяц, и он решил поехать на отдых в Финляндию. Когда-то он приезжал в те края на дачу к Кашам. Может, и теперь влекли его те давние воспоминания и не до конца зажившая рана, полученная после отказа Сонечки стать его женой? Кто знает. Но вначале он посетил Валаам, а потом несколько дней провел вдали от людской суеты, подолгу оставаясь один на один с окружающим миром, готовя себя тем самым к предстоящим испытаниям и открытиям, которые его ждали.