Эдмундо Конде - Яд для Наполеона
— Хорошо-хорошо, я тебе верю! А теперь пошли наверх, Эмиль, — и Виктор повел его к лестнице. — А ты, юноша, приготовь-ка поскорее настой.
— Это невозможно! Невозможно! — твердил Эмиль, поднимаясь по ступенькам.
Юноша снял с полки фарфоровую банку, извлек из нее щепотку трав и поставил кипятить воду. У него сильно дрожали руки. Аннетта и Камилла столько раз рассказывали ему ту историю, что она и так засела у него в голове. Когда настой был готов, юноша вышел из лаборатории и в прихожей столкнулся с Виктором.
— Спасибо, мой мальчик. Я сам ему отнесу.
— Что с ним случилось?
— Наговорил лишнего в университете, а научное сообщество ревниво и злопамятно. — Виктор сделал паузу и посмотрел на юношу внимательным взглядом, в котором заключался не столько вопрос, сколько ожидание, что тот сам откроет ему какую-то тайну. — Мы изучаем опасные вещества, которые в минимальных количествах благотворны, а в объемах, превышающих предписанную дозу, смертельны.
— И что же?
— Эмиль давно оставил врачебную практику. И как, по-твоему, к нему относятся теперь эти высокомерные недоучки? На жизнь он вынужден зарабатывать переводами. Подожди, не уходи, — начал он подниматься по лестнице. — Я хочу показать тебе наши последние препараты.
Юноша бросил взгляд на циферблат напольных часов и направился обратно, в лабораторию.
Дни шли за днями, неумолимо приближая наступление школьных каникул. А вместе с ними приближалось возвращение домой Жиля. Пока тот находился в интернате, Безымянный при всяком удобном случае бегал к Виктору. Ему нравилось постигать премудрости науки, ассистировать своему учителю при проведении экспериментов, применять на практике собственные, пока еще скромные познания, оттачивать интуицию и выполнять функции секретаря. У них с Виктором установилось такое взаимопонимание, что подчас даже слов не требовалось. Достаточно было одного жеста, а иногда — взгляда. Между тем учебный год закончился, и не вызывавшая воодушевления перспектива возобновления знакомства с сыном Виктора становилась реальной. Поведение Жиля со временем сделалось враждебным, а когда Жиль видел своего отца и Безымянного за работой, лицо у него кривилось в презрительной ухмылке.
В один из последних дней каникул Жиль, воспользовавшись тем, что отец отлучился из дома, зашел в лабораторию и сказал юноше, чтобы тот поднялся к нему. Затем, не говоря более ни слова, он повернулся спиной и вышел. У юноши аж кулаки сжались, но через несколько минут он уже стучался к Жилю, который прежде никогда его к себе не приглашал.
— Проходи! — раздалось из-за двери.
Взору юноши предстало помещение, погруженное в полумрак, который, однако, не мог скрыть царившего там беспорядка. Жиль, в одежде и обуви, лежал, растянувшись на кровати, и постукивал себя стеком по голенищу сапога.
— Раздвинь шторы, а то плохо видно… Признайся, тебе ведь нравится учиться у моего отца!
— Да, нравится, — ответил юноша, выдержав неприязненный взгляд.
— Значит, ты должен быть мне благодарен, — Жиль прыжком вскочил, подошел к комоду и из верхнего ящика вынул сложенный пополам лист. — На, читай, — и после короткой паузы пояснил: — Я хочу, чтобы ты вложил это в документы, которые подаешь ему на подпись. — Прочитав бумагу, юноша устремил недоуменный взгляд на Жиля. — Если не ошибаюсь, он не глядя подмахивает все, что ты приносишь. Мой отец доверяет тебе как родному…
— Этого я сделать не могу. — Юноше было не по себе. — Это подло.
— Надо же, какие мы щепетильные! До моего отъезда ты обязан подписать это письмо!
— Нет, — произнес юноша, возвращая бумагу.
Жиль отвернулся и принялся нервно расхаживать по комнате. Не поворачивая головы и продолжая вышагивать, он снова обратился к юноше:
— Этот дом мой, и ты здесь чужак. Я могу устроить так, что ты потеряешь благорасположение отца скорее, чем даже можешь себе представить, — Жиль остановился и заложил руки за спину. — Я сделаю так, что ноги твоей больше не будет в этой вонючей лаборатории. Выбирай: или ты подпишешь письмо у отца, или я позабочусь, чтобы двери этого дома закрылись для тебя навсегда.
Юноша размышлял, как ему лучше ответить, но вдруг осознал, что слова в такой ситуации бесполезны. Он чувствовал, как в нем с неудержимой силой закипает кровь. Но ему уже было известно, как легко поддаться эмоциям и к чему это может привести. Плотно сомкнув дрожащие губы, он взял письмо, повернулся и вышел из комнаты.
На следующий день в доме Виктора стояла такая тишина, будто кто-то умер.
Безымянный появился часа через два после обеда и почти сразу ушел. На улице начал накрапывать дождик. Прогромыхали колеса пронесшегося мимо с безумной скоростью экипажа. И снова все погрузилось в тишину. В начале восьмого наверху послышался звук шагов и негромкий стук в дверь.
— Открыто, — ответил Жиль. — Это ты, папочка! Ты так редко заходишь, что я несказанно удивлен…
— Меня вынудило прийти к тебе вот это, Жиль, — произнес Виктор, потрясая письмом.
— А-а-а! — как ни в чем ни бывало протянул Жиль. — Не стоит беспокоиться из-за такой ерунды. Ничего из ряда вон выходящего — обычная родительская записка — оправдание пропуска занятий.
— Расстроило меня не столько содержание этой бумажонки, и не то, что отсутствие в школе ты придумал оправдать вымышленной болезнью. Меня поверг в отчаяние способ, который ты избрал для достижения своей цели. Твоя привычка лгать и изворачиваться! — Виктор демонстративно порвал лист на мелкие клочки и бросил на пол. — Как ты мог? Ведь ребенком ты…
— Лгать и изворачиваться, — передразнивая отца, перебил Жиль и тут же с деланно высокопарного топа перешел на едва различимый шепот: — Да, папочка, я привык это делать.
Виктор, побледнев как полотно, с решительным видом придвинулся к нему.
— Как тебе удалось запугать его? — спросил он, повысив голос, но отчетливо понимая, что никогда не сможет ударить сына.
— Что тебе наплел этот безродный пес? — в голосе Жиля звучал вызов.
— Юноша не сказал мне ни слова.
Жиль подбежал к отцу и, в упор глядя ему в глаза, спросил:
— Скажи, что тебя так восхищает в этом голодранце? Чем он заслужил твое уважение и доверие? — Глаза Жиля увлажнились. — У тебя все лучше, чем мы, не так ли?
— Кто это — мы?
— Моя мать… красавица Софи, и я, — имя матери он произнес с удивительной для него нежностью.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я помню день, когда она умерла. — Опустив голову, Жиль стал прохаживаться по комнате. Виктор же присел на кровать. Он был явно подавлен. — Вы с дедом вошли в кабинет, где я прятался под письменным столом, потому что не хотел видеть ее мертвой. Мне казалось, что ее у меня кто-то отнял. И ты это допустил… Если бы и захотел, я не смог бы тебе этого простить. Мать и сын, мы были слеплены из одной глины. — Жиль до боли сжал руки в кулаки, поднес их к губам и поцеловал ноготь большого пальца, как принято делать при клятве. — Да, тогда я был еще слишком мал, но все же понял, что дед глубоко обидел тебя, и принял твою сторону, но лишь до той минуты, пока из твоих уст не полились речи, разящие как острый нож. Я прекрасно запомнил твои слова. Ты говорил, что не любил ее. Что дед вырастил дочь, у которой не было ни стыда, ни совести. Что она, думая, что ты богат, тебя соблазнила. А когда ей открылось реальное положение вещей, превратилась в твоего врага… Я был мал и не мог понять смысл твоих речей, зато у меня отличная память, отец.
