Нина Соротокина - Канцлер
Вернемся в Пруссию, в холодный дождливый август, самый его конец… Вечер. Высокий крутой берег реки Ааль, костер, дождь не слишком сильный, но изнурительный, когда уже и шляпа, и камзол, и плащ давно стали тяжелыми, словно набухли от влаги. Внизу на той стороне реки виден лагерь пруссаков, там тоже жгут костры, готовят пищу и, видно, совсем не ждут нападения русских. Перед лагерем пруссаков, чуть левее, находится деревушка Бергердорф, справа за излучиной реки верстах в четырех, не более, раскинулся невидимый сверху городок Велау.
Завтра с этого берега русская артиллерия из двенадцатифунтовых пушек сожжет деревню Бергердорф, в чем, к слову сказать, совсем не будет необходимости. Но пока деревушка светится огнями и ими любуется сидящий у костра Белов. Он очутился у артиллеристов совершенно случайно. Ездил в штаб по делам, там запозднился, повздорив с неким генералом Зобиным, известным в армии хамом. Ему очень не хотелось плутать в лесу ночью в поисках своего полка. Он решил заночевать на полпути.
Слово «повздорил» Александр придумал себе в утешенье, а на самом деле он стоял перед Зобиным навытяжку и кусал от злости губы, а тот костерил его то ли за неполадки с подвозом фуража, то ли за пришедшие в полную негодность солдатские сапоги, словом, за то, к чему Белов не имел никакого отношения. В армии это бывает, и снес бы Александр несправедливые обвинения, если бы не безобразный, недопустимый тон. После особо крепкого выражения (не будем приводить его здесь, но поверьте — мрак!) Белов отступил назад и совсем не по-уставному крикнул:
— А вот это, ваше сиятельство, уже лишнее! За это… — Белов хотел сказать, что, мол, можно по морде схлопотать, но подыскивал более мягкое выражение.
Он так и не кончил свою мысль. Генерал побагровел, гаркнул: «Молчать!»
— и вышел, хлопнув дверью.
Радушные артиллеристы позвали Белова ужинать. Но только он успел расположиться попробовать баранину с картофелем — нового, но уже заслужившего одобрение овоща, — как появился ординарец Апраксина с приказом немедленно прибыть к фельдмаршалу.
— Как вы меня нашли? — удивился Белов.
— Искал, вот и нашел, — хмуро ответил ординарец. — И поторопитесь, ротмистр…
Белов вскочил на коня. Менее чем через полчаса он был у Апраксина. Шатер фельдмаршала был просторен, уютен, на полу ворсистые ковры, на длинном, крытом парчовой скатертью столе зажженные шандалы, прибор на одного человека и огромное блюдо с чем-то мясным, остро пахнувшим, то есть восхитительно пахнувшим!
Белов представился по форме, зачем-то сказал про артиллеристов, мол, не доскакал до своего полка. Апраксин, сидя в кресле, не перебивая его, дослушал до конца, потом как-то совсем, по-домашнему, без соблюдения субординации, сказал, указывая на прибор:
— Поешь… — Белов вытянулся в струнку, ранее ничего не предвещало таких свойских отношений с фельдмаршалом. И почему на «ты»? Что за амикошонство, в самом деле? Ничего этого он, естественно, не сказал фельдмаршалу, а, строго глядя перед собой, бросил:
— Я сыт, ваше высокопревосходительство. Благодарю.
— Ну так выпей, — почти кротко сказал Апраксин и вздохнул. — На улицах-то вона какая пакость. И сеет, и сеет… Судя по моей подагре, этому дождю еще долго литься. Садись… — он поворотился вместе с креслом к столу, потом собственноручно налил Белову вина. — Венгерское, токай, из Польши привезли. В Пруссии с вином плохо, видно, сами все выпивают.
Белов сел, придвинул стул, выпил вина, положил на тарелку изрядный кусок мяса — похоже на оленину. Дают — надо есть, приказал он себе, простив фельдмаршалу его фамильярность.
Тихо, только потрескивают угли в жаровне да стучит по ткани шатра дождь. Александр в полном молчании съел полкуска мяса и выпил бутылку виначего жеманиться, если за тобой сам фельдмаршал ухаживает, — как вдруг Апраксин тихо сказал:
— Поскачешь в Петербург с депешами. Белов вскочил.
— Утром?
— Сейчас. Ты сиди пока, доедай. Одну депешу отвезешь в Иностранную коллегию, другую в Конференцию. Передашь в собственные руки Голицыну Михаиле Михайловичу или Трубецкому Никите Юрьевичу. Впрочем, можно и Бутурлину Александру Борисовичу.
«Всех назвал, только Бестужева запамятовал, — подумал Александр. — Хотел бы я знать, отчего такая спешка? Может, завтра, дай Бог, наступление?»
— Ты можешь спросить у меня, отчего такая спешка? — продолжал Апраксин. — А оттого, что указаний не имею. Главная твоя задача отвезти в Петербург вот это, — он взял со стола письмо в длинном, желтом куверте. — Отвезешь его тайно и отдашь лично в руки Бестужева. Ты меня понял, Белов?
— Да уж как не понять, — быстро сказал Александр, позволив себе отступление от устава ввиду необычайности просьбы. — Какие будут дальнейшие распоряжения? Вернуться в армию?
— Дальнейшие распоряжения тебе будет давать канцлер. Алексей Петрович в свое время указал мне на тебя, как на человека верного и способного исполнить деликатное поручение. Депеши получишь от моего адъютанта, а письмо — спрячь. Да ненадежнее… В сапог, или в подкладку какую, или в шляпу.
— Я спрячу, — строго сказал Александр, опять заслышав в голосе фельдмаршала оскорбительные нотки, таким тоном говорят с собственными брадобреями или поварами, но никак не с подчиненными.
— Возьми с собой пару людей из охраны. Мы пока на территории Пруссии, а враг коварен…
«Враг-то коварен, да мы идиоты!.. — подумал с раздражением Белов, пряча письмо в карман. — А может, не идиоты… Может, того хуже — отступаем, потому что измена!»
— Если что, депеши сжечь, — продолжал фельдмаршал. — Письмо это тоже сжечь, но только в самом крайнем случае.
Белов встал, Апраксин тоже неловко вылез из кресла, подошел к Александру близко, обнял его за плечи, посмотрел в глаза. От фельдмаршала пахло дорогим вином и пряной подливой.
— Будет спрашивать о чем-либо Алексей Петрович, отвечайте все без утайки, — сказал он, вдруг переходя на «вы», словно высмотрел в глубине Сашиных зрачков что-то требующее уважения. — Идите, — он слегка подтолкнул Белова к выходу.
Екатерина и Понятовский
Понятовский вернулся в Петербург в конце пятьдесят шестого года, как раз под Рождество. Радости великой княгини Екатерины не было предела. В некотором смысле появление Понятовского было неожиданностью. Может, уже и до государыни дошли слухи о связи Екатерины с красивым поляком. Во всяком случае при дворе велась серьезная интрига, дабы избежать появления Понятовского в Петербурге. Английский посол Вильямс, который всегда все знал, передал Екатерине, что во главе интриги стоит сам Бестужев. Последнему сообщению она немало удивилась, но не успела даже осмыслить его во всех подробностях. Приехал милый друг, и слава Богу!
