Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)
– Матерь богов! Разве это разумно? Зачем самому отказываться от жизни после года, проведенного на арене? Клянусь, все это подстроили критяне! Клянусь, им было приказано спустить быка! Они знают, на что надеются, – на твою гордость.
– Жаль будет разочаровывать критян, – отвечал я, – после года, проведенного на арене. И все-таки, Аминтор, это не Бычий двор, и не ори так.
Тем не менее он последовал за мной по лестнице, умоляя, чтобы я прихватил с собой своих элевсинцев, которые мигом примут зверя на копья. Возможно, его и впрямь удалось бы прикончить таким образом – тем, кто уцелел бы под конец. Но бог не даровал мне этого права – добиться победы за счет чужих жизней.
Весть уже разошлась по Афинам. Стоя на крышах домов, люди провожали меня, некоторые пытались даже отправиться за мной. Свита останавливала толпу, а потом осталась возле ворот. Дорога понемногу становилась менее людной, и, когда я наконец добрался до Марафона, окруженного оливковыми рощами и покрытыми зеленым еще ячменем полями, на ней никого не осталось. Лишь удод и чайки на берегу нарушали полуденную тишину.
Рядом с ведущей к морю дорогой, что шла меж высоких черных кипарисов, оказалась лавка виноторговца, крохотный домишко, куда по вечерам заглядывают земледельцы, снявшие ярмо с запряжки. Шелковица над скамьями, под ней копошатся куры, рядом пара коз и нетель, глинобитные стены, старые и расплывшиеся, – все вокруг дремлет под спокойными лучами солнца. За домиком начиналась плоская прибрежная равнина, длинная, скудная полоса, отделяющая море от гор. Синее море лизало берег, заваленный плавником и морским сором, неторопливые облака бросали винноцветные тени с солнечных высот. Среди редкой травы, покрывавшей все пространство от моря до олив, желтели цветы мать-и-мачехи. Ну а над цветами, будто высеченный из мрамора, глыбой высился критский бык.
Привязав коня к кипарису, я осторожно направился вперед. Да, это был Снежок, сомневаться не приходилось. Следы краски, положенной быку на арене, еще оставались на его рогах. Солнце играло на этих золотых полосках, но концы рогов были грязны. Дело шло к полудню – к часу игры.
Человек, знающий быков, мог видеть, что зверь вне себя. Это было заметно уже по тому, как он оглядывался за едой. Завидев меня вдалеке, он тем не менее топнул ногой. И я отошел поразмыслить. Незачем сердить быка, пока у меня не все готово.
Я вновь поднялся в седло, и конь мой замедлил ход перед винной лавкой. Телка возле нее, желтая словно мед, косила на меня кротким карим глазом. Я вспомнил о способе, каким ловят быков на Крите, и усмехнулся собственной тупости. Привязав коня к шелковице, я постучал в дверь.
Послышалась осторожная поступь, дверь чуточку приоткрылась, и в щелке показалось лицо старухи.
– Впусти меня, матушка, – сказал я, – мне нужно поговорить с твоим мужем.
– Ты незнакомец в наших краях, – сказала она, открывая.
В доме было как в гнезде крапивника – опрятно и чисто; должно быть, она вдовствовала уже дольше, чем была женой. Сморщенной старушке, на мой взгляд, было под сотню. Ее голубые глаза еще ярко блестели, но казалось, что порыву ветра под силу поднять и унести прочь ставшее таким легким тело. Я подождал, чтобы не напугать ее.
– Молодой человек, – сказала она, – не дело сейчас ходить по дорогам. Разве ты не слыхал глашатая? Великий царь Афин велел всем оставаться дома, пока он не явится сюда с войском. В поле вырвался бык, говорят, что он вышел из моря. Что ж, бедный юноша, входи, входи. Гостя чтит наша земля. Судя по твоему говору, ты издалека.
Я смиренно прошел внутрь. Пока я еще ни от кого не слышал, что успел привыкнуть к критскому выговору на Бычьем дворе.
Шаркающей походкой она направилась за вином, отлила мерку в глиняную чашку и долила водой. А потом усадила меня на трехногий табурет и подала ячменный хлеб с козьим сыром. Вежливость требовала, чтобы я назвался, но мне не хотелось слишком уж волновать старушку, и я молвил:
– Да благословит тебя добрая богиня, матушка, теперь мне легче будет работать. Я – ловец и приехал сюда из Афин связать быка.
– Боги! – вскричала она. – О чем думает царь? Прислать одного молодого парнишку за полным ярости зверем? Возвращайся к нему и скажи, что это не дело. Он не знает скотину и потому нанимает людей.
– Царь знает меня. Я научился этому ремеслу на Крите – острове, с которого и привезли быка. И вот по какому делу я обращаюсь к тебе, матушка. Не одолжишь ли ты мне свою корову?
Бедняжка так и затрепетала, рот ее открылся, словно пустой кошелек.
– Ты хочешь отвести мою бедную Шафранку на верную смерть? И это когда у Верховного царя тысяча своих коров?
– На смерть? – переспросил я. – Нет, он не убьет ее. Наоборот, она успокоит его, а если бык покроет твою корову, она даст тебе лучшего теленка во всей Аттике, и ты сумеешь с выгодой продать его.
Чуть не в слезах, бормоча что-то под нос, она отправилась к маленькому окошку.
– Бабушка, ну помоги мне, – попросил я. – Ведь это нужно всем людям.
Она обернулась:
– Бедный, бедный мальчик. Ты идешь против быка, вооруженный лишь своими руками. Что рядом с этим значит моя корова? Бери ее, парень, и пусть Матерь поможет тебе.
Я поцеловал ее в щеку. Доброта еще не иссякла в давно иссохшем источнике, и после Микалы я увидел в этой старухе доброе предзнаменование.
– Я позабочусь, чтобы царь должным образом отблагодарил тебя, если вернусь домой. Клянусь в этом собственной головой. Назови мне свое имя и дай чем записать.
Она принесла из лавки исписанную восковую табличку; затерев старые подсчеты, я записал:
Царь должен Гекалине трех коров, сотню амфор со сладким вином и сильную молодую рабыню. Если я погибну, пусть афиняне пошлют в Дельфы спросить у Аполлона, как выбирать нового царя.
ТесейОна глядела, кивая; конечно, женщина не умела читать.
– Храни эту запись, матушка. А теперь благослови меня. Пора идти.
Забрав телку, я отправился прочь, увидев прежде, как блеснули в щелке голубые глаза старухи.
Подарг успел отойти дальше. Последовав за ним, я увидел на берегу предмет, слишком белый для выброшенного на берег плавника. Это было тело, почти нагое. Заметив одежды Бычьего двора, я побежал.
Эта девушка, одна из афинянок, вместе со мной прошла Крит. Она отправилась к быку с большей гордостью, чем я: в набедренной повязке, золоченых сапогах, наручнях и всех украшениях. Лицо ее было разрисовано как для представления. Теперь в боку ее зияла рваная рана; рог, должно быть, достал до печени. Она умирала, но все же узнала меня и назвала по имени.
Я опустился возле нее на колени:
– Фива? Ну как это получилось? Почему ты не дождалась меня? Ты должна была знать, что я приду!
