И. Болгарин - Адъютант его превосходительства
– Что?
– Вещь…
Незнакомец в свою очередь насторожился и даже чуть отодвинулся от Мирона. Похоже было, что он уже пожалел о своем предложении. И это успокоило Мирона: перед чужим испугом его собственный страх всегда проходил быстро. Он наклонился к соседу, солидным шепотком сказал:
– Сами мы не местные, но свободный капиталец имеем. Так что, ежели ваша вещь…
– Кой-какое золотишко у меня… – едва слышно признался незнакомец.
– Золотишко?! – захлебываясь от восторга, повторил Мирон.
Едва ли не с нежностью подумал: «Ах ты, рожа твоя спекулянтская! Да не томи душу, злодей!..» Видать, день сегодня такой выдался – прибыток к прибытку шел… – И добавил нетерпеливо: – А ну покажь товар!
– Вы уж, пожалуйста, потише. Здесь ведь разные люди, – выразительно повел глазами по сторонам сосед. Он насупился и, казалось, уже окончательно раскаивался в своей откровенности перед случайным человеком. Еще раз оглядел Мирона и с сомнением покачал головой: – Да и боюсь, мой товар будет вам не по карману…
«Взад пятит, – огорчился Мирон, – спугнул купца!» И, тоже перейдя на полушепот, внушительно сказал:
– Мы ваш товар не видели, вы наш карман не щупали.
Людей в деле опасливых я, конечно, уважаю, только и кота покупать не приучен. К тому же у вас даже мешка – нет! – Он коротко и нервно рассмеялся собственной шутке.
– Похоже было, что шутка эта разозлила чересчур осторожного собеседника.
– Мешка нет! – сердито сказал он. – Не каждый товар в мешке носится!.. Часы у меня золотые с двумя крышками, боем и при золотой цепочке!
– Пока-ажь!..
– Шпана кругом. А ты: «покажь» да «покажь»! А потом не купишь, а они увяжутся, украдут.
– Ну, не хочешь здесь – давай отойдем, – тихим, примирительным тоном предложил Мирон, боясь неосторожным словом или даже взглядом окончательно расстроить заманчивую сделку.
Они перешли через железнодорожные пути, сразу за которыми начинался пустырь с остатками каких-то сараюшек, а еще дальше густо вставал невысокий, подпаленный осенним багрянцем кустарник.
– Значит, с двумя крышками, – не выдержав, переспросил Мирон. – И при цепочке?
– Фирма «Лонжин», – внушительно ответил спутник.
Мирон искоса осмотрел сухощавую, не так чтобы сильную фигуру шагавшего рядом человека, и шалая, взвеселившая сразу мысль пришла к нему. «Лонжин», – повторил он про себя незнакомое слово. И еще раз с удовольствием: – «Лон-жин»!
В кустарнике, вблизи речки, виднелась заброшенная полуразвалившаяся часовенка. Вокруг царила легкая недвижная тишина.
– Пройдем к часовне, – предложил Мирон каким-то свистящим от волнения голосом, – чтоб, значит, для полной уверенности. – Теперь он сам искал безлюдного места.
– Пройдем… – Мужчина согласился не задумываясь, легко, и Мирон увидел в его сговорчивости добрый знак.
Столько раз выручала Мирона Осадчего врожденная подозрительность к людям, столько раз отводила от него беду в самый распоследний момент, а вот жадность подвела, столь же глубоко в нем сидящая, как и подозрительность!..
Они вошли в часовню, и мужчина сразу же достал из кармана что-то завернутое в белую материю. Не замечая ничего вокруг, Мирон жадно впился взглядом в сверток, будто надеялся увидеть сквозь тряпицу желанный блеск золота.
Но все получилось иначе, чем он предполагал: в руках у человека блеснула не мягкая желтизна золота, а черно-вороненая сталь нагана…
– Не шевелись… Мирон Осадчий! – негромко, но властно произнес Фролов.
Мирон загипнотизированно смотрел на ствол пистолета и лихорадочно думал: «Это конец! Черт возьми, что же делать? Господи помоги, лишь бы увернуться от выстрела. А там – во весь дух наутек!» Не меняя недвижного выражения лица, Мирон резко швырнул в лицо Фролову свою котомку и отпрыгнул в сторону… «Теперь бежать! – молнией пронеслось у него в мозгу. Но на пути его встал еще кто-то. И прежде чем Мирон успел рассмотреть этого человека, он почувствовал сильный удар. Яркий солнечный день померк в глазах Мирона, и всего его окутала противная, душно-клейкая тьма.
Очнулся он на выщербленном, густо покрытом птичьим пометом полу часовни. Под высоким потолком зияли отверстия, через которые виднелось нестерпимо синее небо и разбитый крест на маковке купола. В часовню влетали и вылетали голуби, наполняя гулкую тишину шорохом крыльев и воркованием. Лики строгих святых неотступными печальными глазами смотрели прямо на Мирона. Он замычал и попытался языком вытолкнуть изо рта кляп.
Фролов склонился над ним, ослабил веревки, вынул кляп. Мирон приподнялся, очумело сел на куче штукатурки и, поводя затекшими руками, спросил:
– Ты кто?
– Чекист, – спокойно и снисходительно-насмешливо ответил Фролов. Мирон перевел затравленный взгляд на Кольцова, долго всматривался в
его лицо.
– А твоя личность мне вроде как знакома…
– Встречались. У батьки Ангела. Ты еще тогда грозил расправиться со мной, – спокойно ответил Кольцов, пугая Мирона именно этим, веющим смертью спокойствием.
– Помню. Ты белым офицером был, – бесцветным голосом обронил Мирон. – А теперь, выходит, тоже в Чеку перешел?
– Выходит, так.
Мирон подумал немного, почесал на руках багровые рубцы от веревок и сказал:
– А меня вот к золотопогонникам нелегкая занесла. Я теперь у Щукина связником. Мно-ого знаю. Можем столковаться!
– Рассказывай.
– А жить буду? – огляделся вокруг диковатыми глазами Мирон. – Все скажу, если помилуете!..
– Говори. Пока будешь говорить – будешь жить. А свое получишь! – невозмутимо пообещал Фролов, спокойно глядя в глаза Мирону.
И от этого его непреклонного спокойствия на Мирона внезапно повеяло леденящей душу стужей, жутко пахнуло смертью.
– Я еще пригожусь вам… Я пригожусь. Я достану самые секретные бумаги… Хотите – убью Щукина?.. Это он во всем виноват… Он втравил меня… Я убью его… Дам расписку, что убью… Буду работать на вас, секретные документы буду доставлять…
Мирон говорил самозабвенно и беспрерывно, захлебываясь от страха, что его не станут слушать… и с надеждой увидел, что выражение лица у Фролова изменилось, губы его брезгливо изогнулись. «Нехай презирает – исполнителей всегда презирают. Значит, возьмут к себе! Поверят?» – уговаривал свой страх Осадчий. И то, что на губах Фролова брезгливая усмешка,
– хорошо. Такое выражение Мирон часто видел у своих хозяев, когда они о чем-нибудь с ним договаривались, и привык считать это хорошим предзнаменованием.
– Не продам – сообщите Щукину. Он не пожалеет – убьет! – разгорячено продолжал Мирон, время от времени потирая уже успевшие почти исчезнуть рубцы. – Дам адрес жены. Ежели продам – ее убьете…
