Константин Паустовский - Бригантина, 69–70
Автомобилист, летчик и неутомимый искатель забытых городов древнего Перу, йельский профессор Хайрам Бингхем 24 июля 1911 года совершил великое открытие.
Там, где сперва с Мельчором Артеагой, а затем с босоногим мальчишкой-индейцем шел к Интиуатане йельский первооткрыватель, проложена была впоследствии широкая дорога. В наши дни гиды-полиглоты водят по крутым лестницам священного города любознательных туристов, которые съезжаются в долину Урубамбы со всех концов света.
А для археологов, влюбленных в перуанские древности, город на горе Мачу-Пикчу стал истинной Меккой, и они с успехом раскрывают последние тайны последней резиденции последних инков.
Еремей ПАРНОВ
Океан у Белого лебедя
Когда-то вышли на сушу из первобытного океана странные рыбоподобные существа. Они унесли в чужую стихию частицу моря. Это древнее наследство все еще живет в наших телах. И не только в наших. По жилам рыб и земноводных, рептилий, птиц и млекопитающих от века бежит беспокойная соленая жидкость. В ней натрий, калий и кальций смешаны в той же пропорции, что и в первозданной стихии, где зародилась жизнь. Это память о тех далеких днях, когда наши слепые простейшие предки выработали первую систему циркуляции, в которой животворной кровью была простая морская вода. Даже протоплазма совершеннейших мозговых клеток и вообще любых частиц нашего тела все еще химически подобна первозданным каплям белка. И, повторяя путь развития жизни в океане, каждый из нас проходит в материнском лоне все стадии эволюции от рыбы до человека.
Мы носим в жилах океан,
Соль первых дней творенья носим.
И этих жил мы ловим просинь
На милом трепетном виске.
(Ах, волосы твои как осень —
Скирды соломы.)
На песке
Густая оседает пена.
Пустых костелов неуют.
Аккорды мощные Шопена
Холодными валами бьют.
Мы носим в жилах океан —
Налог за нашу жизнь на суще.
Залог за нашу жизнь и души…
(Слезами платим дань любви.)
А море ни о чем не просит!
Дорожка лунная, как проседь,
Но оглянись: ручьи в крови
Назад стремятся к океану:
Обмен соленою водой.
(Густая пена — белый гной.)
Так дань мы платим неустанно.
Восторг пред небом и росой,
Пожар в крови от звезд и звуков —
Мы все стократ оплатим в муках,
Мы возвращаем морю соль.
Ты руки к морю протяни,
пусть в море кровь стекает.
В прохладной голубой тени
пусть рыжим дымом тает.
Она его не замутит,
журча, к нему вернется
и после трудного пути
с прародиной сольется.
Пора долги платить, долги,
обратно возвращаться.
И отпуска нам недолги,
и некогда прощаться.
Нас океан зовет назад,
и дымом тают лица.
Пора, пора, закрыв глаза,
до капли расплатиться.
Ах, что ему весна, война —
накатит и отхлынет.
Он пьян от красного вина
от века и поныне.
Он дал — он взял. Он будет пить,
стаканов не считая.
К нему спешит живая нить,
туманом рыжим тая.
Может быть, поэтому мы начинаем любить море, еще не зная его. Беспокойная солоноватая жидкость отзывается на все вздохи и капризы Мирового океана, ловит его могучее дыхание. Создав цивилизацию, люди нашли множество способов возвратиться к морю. Одни бороздят его вдоль и поперек на больших судах, другие с помощью маски и ласт, мгновенно возвращаются к стадии лягушки, третьи живут и работают в подводных домах.
Но не всем довелось так прочно связать судьбу с далекой прародиной. Остальная и, увы, большая часть человечества стремится компенсировать свое отставание в отпускной сезон. В общем каждый ищет как может собственный путь паломничества к океану.
Несколько таких паломников условились встретиться в вагоне № 4 электрички Владивосток — Барановский. Среди них Владимир Александрович Николаев — начальник морской экспериментальной станции, которому удалось устроиться рядом с океаном; москвич Александр Александрович Нейфах — биохимик, сумевший быстро переквалифицироваться в «биохимика моря»; Валерий Фаворов — биохимик, но из Новосибирска, где, как и в Москве, моря нет; и автор этих строк, который тоже нашел подходящие слова, чтобы убедить тех, от кого это зависело, послать его в такую даль.
Все мы с нетерпением рвались к океану, хотя у каждого были на то свои причины. Конечный пункт наших стремлений находился в Хасанском районе, в бухте Троицы. Когда-то в этих местах жило загадочное племя, от которого остались только наскальные рисунки, обработанные кости и микролиты в золе давно погасших костров. Но, как это часто бывает, географические названия, которые племя дало своим рекам, озерам, бухтам и сопкам, пережили века. Никто не знает теперь, что означают такие слова, как Сидими или Тэми. Только перевод названия Хасан все жившие здесь народы почему-то бережно передали друг другу.
А Хасан означает «Белый лебедь». «Белый лебедь» называется то легендарное озеро, где наши пограничники вели неравный бой с самураями, «Белый лебедь» называется и вся эта узкая полоса советской земли, омываемая волнами Японского моря. И вот там, в заливе Петра Великого, в одной из глубоководных, еще не тронутых человеком бухт, построили биологическую морскую станцию.
В Барановском кончаются электричка и двойная колея. На Хасан повезет нас видавший виды паровозик, который сердито выпускает белые шипящие клубы. В небе серая пелена и рваные облачные оборки, раздуваемые ветром. В воздухе привычная морось и особый электрический привкус надвигающегося тайфуна.
— Будет непогода? — спрашиваю я Володю Николаева.
— Здесь никогда нельзя угадать. Приедем на станцию — видно будет.
— А если все же тайфун, то вода сделается мутной? — не отстаю я, мысленно рисуя грустные картины молочной, взбаламученной воды, в которой болтаются ржавые нити размочаленных водорослей. — Это очень жаль, если вода сделается мутной. Я так стремился к океану! И в первый же день никакой видимости. Только изрезал все ласты об устричное дно.
— Где это было? — спрашивает Валерий Фаворов.
— Недалеко от института. На девятнадцатом километре.
— Это же Амурский залив, — улыбнулся Володя. — Опресненные илистые воды. В бухте Троицы так не бывает.
— В большие ливни бывает, — зловеще, косясь на небо, замечает Валерий. — Пресная вода долго лежит несмешивающимся слоем.
— И вообще потоки смывают с сопок всякую дрянь, — равнодушно замечает Нейфах.
