Александр Дюма - Графиня де Шарни
Отряд из двенадцати гренадеров, с ружьями к ноге ожидавших этого приказания в центре зала, удалился.
С этой минуты все головы присутствовавших, даже судей, повернулись в сторону двери, в которую должен был войти г-н де Фаврас.
Минут десять спустя на пороге появились четыре гренадера.
За ними шагал маркиз де Фаврас.
Восемь других гренадеров замыкали шествие.
Узник шел в пугающей тишине среди затаивших дыхание двух тысяч человек, как это случается, когда перед собравшимися наконец появляется с нетерпением ожидаемый человек или предмет.
Маркиз выглядел совершенно спокойным и был одет с особой тщательностью: на нам был расшитый шелковый кафтан светло-серого цвета, белый атласный камзол, кюлоты такого же цвета, как кафтан, шелковые чулки, башмаки с пряжками, а в петлице — орден Святого Людовика.
Он был изысканно причесан, волосы его были сильно напудрены и лежали «волосок к волоску», как пишут в своей «Истории Революции» два Друга свободы.
На короткое время, пока г-н де Фаврас шел от двери до скамьи подсудимых, все затаили дыхание.
Лишь через несколько секунд председатель обратился к обвиняемому.
Он привычно взмахнул рукой, призывая присутствовавших к тишине, что было на сей раз совершенно излишне, и взволнованным голосом спросил:
— Кто вы такой?
— Я обвиняемый и узник, — ответил Фаврас абсолютно невозмутимо.
— Как вас зовут?
— Тома Маи, маркиз де Фаврас.
— Откуда вы родом?
— Из Блуа.
— Ваше звание?
— Полковник королевской службы.
— Где проживаете?
— Королевская площадь, дом номер двадцать один.
— Сколько вам лет?
— Сорок шесть.
— Садитесь.
Маркиз подчинился.
Только тогда присутствовавшие перевели дух; в воздухе пронесся зловещий ветер, словно повеяло жаждой мести.
Обвиняемый не заблуждался на этот счет; он огляделся: все устремленные на него глаза горели ненавистью; все кулаки угрожающе сжимались; чувствовалось, что народу нужна была жертва, ведь из рук этой толпы только что вырвали Ожара и Безанваля, и она каждый день ревела, требуя виселицы для принца де Ламбеска или хотя бы для его чучела.
Среди всех этих озлобленных физиономий с пылавшими ненавистью глазами обвиняемый узнал спокойное лицо и благожелательный взгляд своего ночного посетителя.
Он едва заметно ему кивнул и продолжал осматриваться.
— Обвиняемый! — обратился к нему председатель. — Приготовьтесь отвечать на вопросы.
Фаврас поклонился:
— Я к вашим услугам, господин председатель.
Начался второй допрос; обвиняемый выдержал его с прежней невозмутимостью.
Затем началось слушание свидетелей обвинения.
Фаврас, отказавшийся спасаться бегством, решил отстаивать свою жизнь в судебном разбирательстве: он попросил вызвать в суд четырнадцать свидетелей защиты.
После того как были заслушаны свидетели обвинения, маркиз приготовился увидеть своих свидетелей, как вдруг председатель объявил:
— Господа, слушание дела закончено.
— Прошу прощения, сударь, — со своей обычной вежливостью обратился к нему Фаврас, — вы забыли одну вещь, правда, это сущая безделица: вы забыли заслушать показания четырнадцати свидетелей, вызванных по моему требованию.
— Суд решил их не слушать, — заявил председатель.
Обвиняемый едва заметно нахмурился; сверкнув глазами, он воскликнул:
— Я полагал, что меня судит Шатле, и ошибался: насколько я понимаю, меня судит испанская инквизиция!
— Уведите обвиняемого! — приказал председатель.
Фавраса снова отвели в темницу. Его спокойствие, благородные манеры, мужество произвели некоторое впечатление на тех из зрителей, кто пришел без предубеждения.
Однако следует заметить, что таких было немного. Когда Фавраса уводили, ему вдогонку понеслись оскорбления, угрозы, свист.
— Казнить! Казнить! — орали пятьсот глоток.
Вопли преследовали его и после того, как за ним захлопнулась дверь.
Тогда, будто обращаясь к самому себе, он прошептал:
— Вот что значит вступать в заговор с принцами!
Как только обвиняемый вышел, судьи удалились на совещание.
Вечером Фаврас лег спать в свое обычное время.
Около часу ночи кто-то вошел к нему и разбудил.
Это был тюремщик Луи.
Он пришел под тем предлогом, что принес обвиняемому бутылку бордо, которого тот не просил.
— Господин маркиз, — сказал он, — судьи сейчас выносят вам приговор.
— Друг мой, — отвечал Фаврас, — из-за этого ты мог бы меня не будить.
— Нет, господин маркиз, я разбудил вас затем, чтобы спросить, не хотите ли вы что-нибудь передать тому, кто навестил вас вчера ночью.
— Нет.
— Подумайте, господин маркиз. Когда приговор будет оглашен, с вас глаз не спустят, и как бы ни было могущественно то лицо, его воля, вероятно, натолкнется на непреодолимые препятствия.
— Благодарю вас, друг мой, — сказал Фаврас. — Мне не о чем его просить ни теперь, ни позже.
— В таком случае, — заметил тюремщик, — я весьма сожалею, что разбудил вас. Впрочем, вас все равно разбудили бы через час…
— Так, по-твоему, мне не стоит больше ложиться? — с улыбкой спросил Фаврас.
— Это вам решать, — ответил тюремщик.
Сверху и в самом деле доносился шум: хлопали двери, приклады стучали об пол.
— О! Неужели вся эта суматоха из-за меня? — спросил узник.
— Сейчас к вам придут и прочитают приговор, господин маркиз.
— Дьявольщина! Позаботьтесь о том, чтобы господин секретарь суда дал мне время хотя бы надеть кюлоты.
Тюремщик вышел и прикрыл за собой дверь.
Господин де Фаврас надел шелковые чулки, башмаки с пряжками и кюлоты.
Он был занят туалетом, когда дверь приотворилась.
Он не счел для себя возможным самому открывать дверь и стал ждать. Он был по-настоящему красив: голова откинута назад, волосы взлохмачены, а кружевное жабо распахнуто на груди.
В ту минуту, когда вошел секретарь, он расправлял на плечах отогнутый воротник рубашки.
— Как видите, сударь, — обратился он к секретарю, — я вас уже ожидал и оделся к бою.
И он провел рукой по оголенной шее, готовой к благородному мечу или к простонародной веревке.
— Говорите, сударь, я вас слушаю, — прибавил он.
Секретарь прочел или, вернее, пролепетал постановление суда.
Маркиз был приговорен к смерти; он должен был публично покаяться перед собором Парижской Богоматери, а затем его ожидала казнь через повешение на Гревской площади.
Фаврас выслушал приговор не дрогнув, он даже не нахмурился при слове «повешение», столь тягостном для дворянина.
