Александр Дюма - Графиня де Шарни
Над всем возвышалась погашенная лампа.
В углу на другом столе поблескивали предметы туалета, вынутые из элегантного несессера с гербом маркиза. Из того же несессера было и зеркальце, приставленное к стене.
Господин де Фаврас спал глубоким сном. Отворилась дверь; незнакомец подошел к постели; тюремщик поставил вторую лампу рядом с первой и вышел, повинуясь молчаливому приказанию посетителя. Однако маркиз так и не проснулся.
Незнакомец с минуту смотрел на спящего с выражением глубокого участия; потом, будто вспомнив о том, что время дорого, он с огромным сожалением, оттого что вынужден прервать сладкий сон маркиза, положил ему руку на плечо.
Пленник вздрогнул и резко повернулся, широко раскрыв глаза, как это обыкновенно случается с теми, кто засыпает с ожиданием того, что их разбудят дурной вестью.
— Успокойтесь, господин де Фаврас, — произнес незнакомец, — я ваш друг.
Маркиз некоторое время смотрел на ночного посетителя с сомнением, будто не веря тому, что друг мог проникнуть к нему на восемнадцать-двадцать футов под землю.
Потом, припомнив, он воскликнул:
— A-а! Господин барон Дзанноне!
— Он самый, дорогой маркиз!
Фаврас с улыбкой огляделся и, указав барону пальцем на свободный от книг и одежды табурет, сказал:
— Не угодно ли присесть?
— Дорогой маркиз! — промолвил барон. — Я пришел предложить вам дело, не допускающее долгих обсуждений. Кроме того, мы не можем терять время.
— Что вы хотите мне предложить, дорогой барон?.. Надеюсь, не деньги взаймы?
— Почему же нет?
— Потому что я не мог бы дать вам надежных гарантий…
— Для меня это не довод, маркиз. Напротив, я готов предложить вам миллион!
— Мне? — с улыбкой переспросил Фаврас.
— Вам. Однако я готов это сделать на таких условиях, которые вы вряд ли приняли бы, а потому не буду вам этого и предлагать.
— Ну, раз вы меня предупредили, что торопитесь, дорогой барон, переходите к делу.
— Вы знаете, что завтра вас будут судить?
— Да. Что-то подобное я слышал, — ответил Фаврас.
— Вам известно, что вы предстанете перед тем же судом, который оправдал Ожара и Безанваля?..
— Да.
— Знаете ли вы, что и тот и другой были оправданы только благодаря всемогущему вмешательству двора?
— Да, — в третий раз повторил Фаврас ничуть не изменившимся голосом.
— Вы, разумеется, надеетесь, что двор сделает для вас то же, что и для ваших предшественников?
— Те, с кем я имел честь вступить в отношения, когда затевал приведшее меня сюда дело, знают, что́ им следует для меня сделать, господин барон; и сделанного ими будет довольно…
— Они уже приняли по этому поводу решение, господин маркиз, и я могу вам сообщить, что они сделали.
Фаврас ничем не выдал своего интереса.
— Месье, — продолжал посетитель, — явился в ратушу и заявил, что почти незнаком с вами; что в тысяча семьсот семьдесят втором году вы поступили на службу в его швейцарскую гвардию, вышли в отставку в тысяча семьсот семьдесят пятом и с тех пор он вас не видел.
Фаврас кивнул в знак одобрения.
— Что касается короля, то он не только не думает больше о бегстве, но четвертого числа этого месяца присоединился к Национальному собранию и поклялся в верности конституции.
На губах Фавраса мелькнула улыбка.
— Вы не верите? — спросил барон.
— Я этого не говорю, — ответил Фаврас.
— Итак, вы сами видите, маркиз, что не стоит рассчитывать ни на месье, ни на короля…
— Переходите к делу, господин барон.
— Вы предстанете перед судом…
— Я уже имел честь это слышать от вас.
— Вы будете осуждены!..
— Возможно.
— На смерть!
— Вероятно.
Фаврас поклонился с видом человека, готового принять любой удар.
— Да, но, — спросил барон, — знаете ли вы, дорогой маркиз, какая вас ждет смерть?..
— Разве смерть бывает разная, дорогой барон?
— Еще бы! Их не меньше десятка: кол, четвертование, шнурок, колесо, веревка, топор… вернее, все это было еще неделю назад! Сегодня же, как вы и говорите, существует только одна смерть: виселица!
— Виселица?!
— Да. Национальное собрание, провозгласившее равенство перед законом, решило, что было бы справедливо провозгласить равенство и перед лицом смерти! Теперь и благородные и простолюдины выходят из этого мира через одни и те же врата: их вешают, маркиз!
— Так-так! — обронил Фаврас.
— Если вас осудят на смерть, вы будете повешены… И это весьма прискорбно для дворянина, кому смерть не страшна — в этом я совершенно уверен, — но кому все же претит виселица.
— Вот как?! Господин барон, неужели вы пришли только затем, чтобы сообщить мне это приятное известие? — спросил Фаврас. — Или у вас есть для меня еще более любопытные новости?
— Я пришел вам сообщить, что все готово для вашего побега; еще я хочу вам сказать, что, если вы пожелаете, через десять минут вы будете за пределами этой тюрьмы, а через двадцать четыре часа — за пределами Франции.
Фаврас на минуту задумался; казалось, предложение барона ничуть его не взволновало. Затем он обратился к своему собеседнику с вопросом:
— Это предложение исходит от короля или от его королевского высочества?
— Нет, сударь, это мое предложение.
Фаврас взглянул на барона.
— Ваше, сударь? — переспросил он. — А почему ваше?
— Потому, что я испытываю к вам симпатию, маркиз.
— Какую же симпатию вы можете ко мне испытывать, сударь? — спросил Фаврас. — Вы меня видели всего два раза.
— Довольно однажды увидеть человека, чтобы узнать его, дорогой маркиз. Настоящие дворяне встречаются редко, я хотел бы сохранить одного из них, не скажу для Франции, но для человечества.
— У вас нет других причин?
— Достаточно того, сударь, что, согласившись одолжить вам два миллиона и выдав вам эти деньги, я ускорил развитие вашего заговора, который сегодня раскрыт, и, следовательно, сам того не желая, подтолкнул вас к смерти.
Фаврас усмехнулся:
— Если это единственное ваше преступление, можете спать спокойно. Я вас прощаю.
— Как?! — вскричал барон. — Неужели вы отказываетесь бежать?..
Фаврас протянул ему руку.
— Я благодарю вас от всего сердца, барон, — отвечал он. — Благодарю вас от имени моей жены и моих детей, однако я отказываюсь…
— Вы, может быть, думаете, что мы приняли недостаточные меры, маркиз, и вы боитесь, что неудачная попытка к бегству может усугубить ваше тяжелое положение?
— Я полагаю, сударь, что вы человек осмотрительный и, я бы даже сказал, отважный, раз пришли лично предложить мне побег; но повторяю: я не хочу бежать!
