Андрей Волос - Возвращение в Панджруд
— Ну что ж. Великий эмир Нух оставляет тебе это право... ты ведь был Царем поэтом... это весомый титул.
— Повелитель, позвольте задать вопрос.
Повелитель молчит. Вместо него снова приближенный:
— Ну?
— О повелитель, почему господин Гурган говорит “был”?
Нух немотствует.
— В смысле?
Стало быть, до эмира не достучаться. Эмира как бы и нет. Есть только господин Гурган. Ну хорошо...
— Вы сказали: “Был Царем поэтом”. Я разжалован?
— А ты как думаешь?
— Вряд ли мне стоит в данном случае предаваться каким-либо раздумьям, господин Гурган...
— Не умничай. Тебя придется не только разжаловать... собственно говоря, если голова падает с плеч, разжалование происходит само собой. Поэтому о разжаловании я не думал. Есть вещи более серьезные...
— Еще более серьезные?
— Напрасно усмехаетесь, дорогой Джафар!
Опять, после хамского своего тыканья, взял вежливый тон. Но одновременно и язвительный.
— Бог с вами, господин Гурган, мне совершенно не до смеха. Разве есть более серьезные вещи, чем охота за чинами и наградами?
— Напрасно предполагаете, что я разделю вашу иронию. Если человек, пробившийся к высотам положения, посмеивается над ними, он становится просто жалок.
— Пробившийся? Вы хотите сказать, что я...
— Отталкивали других.
— Отталкивал?
— Интриговал, карабкался изо всех сил... Именно это.
— Гм... кажется, я не был замечен в подобном.
— Да? Это ты так думаешь?
Снова тыкает, скотина. Попробовал бы он прежде тыкнуть... Нарочно выводит из себя. Зачем? Хочет добиться вспышки возмущения. Продемонстрировать эмиру бунтующего раба...
— Да, господин Гурган, это я так думаю.
— И понятно почему: свое-то не пахнет. Не правда ли?
Звон в ушах — это что? Кровь, что ли, хочет вырваться наружу?..
— Вам виднее, господин Гурган.
— Ну что вы, дорогой Джафар. При чем тут я. Я в этих делах не судья. А есть знатоки...
— Кто же это?
— Как кто? Ваши подопечные... вот, например, господин Калами. Кстати, как вы относитесь к творчеству этого уважаемого поэта?
— Видите ли, господин Гурган...
— Не усложняйте, не до того. Можете коротко сказать: да, нет?
— Трудно столь однозначно, поскольку...
— Но вы же рекомендовали его стихи к прочтению перед самим эмиром?
— Да, несколько раз рекомендовал...
— Что значит “несколько”?
— Господин Гурган, вы ставите меня в тупик. Что значит “несколько”? — что обычно.
— Не существует никакого “что обычно”. Существуют расхождения. О которых вы, вероятно, и сами знаете.
— Вот именно! — неожиданно произнес эмир высоким, почти детским голосом.
Гурган сделал жест обеими ладонями; в иной ситуации его можно было бы принять за приглашающий, однако сейчас он значил примерно следующее: видите, эмир тоже так считает.
— Например, посланник Аллаха — да благословит его Аллах и приветствует! — сказал: “Несколько лет — это между пятью и семью”. Некоторые говорят: “Несколько — это между тремя и семью”, а другие — что несколько составляет от одного до четырех. Есть и еще мнение: “Несколько — от одного до семи, девяти или десяти”. Иные утверждают, что несколько — это от десяти до двадцати. И также — по десяткам до сотни. А если число превосходит сотню, то это уже не “несколько”, а “с лишним”... Согласитесь, все это вносит определенную путаницу.
Гурган помолчал, как будто позволяя слушателям переварить сказанное, затем спросил:
— Так что же насчет Калами?
— М-м-м... В известной степени.
— Что “в известной степени”?
— Ценю в известной степени.
— Ага. Цените. Хоть и с оговоркой. Это хорошо. Свидетельствует в вашу пользу: как о человеке, не вполне еще лишенном чувства справедливости.
Пощелкал пальцами.
— Калами здесь? Позови-ка...
Завесы снова заколыхались.
Калами сразу пал на колени, двинулся вперед, то и дело припадая лицом.
— Ну, ну! Встаньте, дорогой. Эмир разрешает вам стоять в его присутствии... не правда ли?.. Вот видите. Итак. Господин Калами, как вы относитесь к творчеству господина Рудаки? Прежде бывшего Царем поэтов.
— Оно... как бы выразиться... ну, знаете... раздуто все. Слишком уж. Нельзя так. Смешно даже.
— Вы хотите сказать, его значение преувеличено?
— Вот именно, господин Гурган. Вот именно. Как нельзя более верно. Сильно преувеличено. Очень сильно.
— А касаемо веры?
— Касаемо веры — сорняк. Вредный сорняк. Смущающий умы. На него ведь все смотрят, верно? А он вон чего.
— Вы хотите сказать, что так называемый Царь поэтов использовал свое положение, чтобы отвращать людей от истины?
— Вот. В самую точку. Именно так, господин Гурган.
Повисла тишина, в которой высочайшее хихиканье прозвучало вполне отчетливо.
— Вот тебе и Царь поэтов! — произнес эмир Нух. — Ничего себе!..
В эту минуту время снова изменило свои свойства: рассыпалось лепестками, закружилось обрывками, безусловно подтверждая обреченность.
Что было дальше?
Кажется, Калами еще много говорил. Суть ускользала, поскольку слова имели небольшое значение. “Не является ли ваше мнение пристрастным? — волновался Гурган. — Теперь, когда мы пытаемся выровнять то, что было искривлено злосчастным эмиром Назром, нам приходится особенно заботиться о справедливости. Не допустим ли мы несправедливость, полностью оперевшись на ваше мнение?” Калами возможную свою пристрастность горячо отрицал. Но все же признавал разумным призвать в свидетели кого-либо еще. “Например, кого-нибудь из его любимчиков. Верно?” Калами соглашался: “Вот именно, господин Гурган. Хоть бы даже из любимчиков. Согласен, кто-то может заподозрить, что я пристрастен. Конечно, что же. Он меня сколько топтал. Сколько вздохнуть не давал. Хоть я и не помню зла, но все же. Давайте именно любимчиков. Посмотрим, что любимчики скажут”.
Эмир помалкивал, однако следил с определенным интересом.
“Джафар, кого бы вы сами хотели услышать? — вежливо осклабившись, спросил Гурган. — Дафтари? Ну что ж. Хорошо. Пригласите!”
Умед Дафтари вошел сразу. Должно быть, уже давно ждал за дверью. Случайность?.. Или этот его выбор оказался так предсказуем?..
“Дорогой Умед, — ласково обратился к нему молодой хаджи. — Как вы относитесь к творчеству Джафара, взявшего себе лакаб Рудаки и носившего титул Царь поэтов при вероотступном эмире Назре?”
“Джафар Рудаки — мой учитель, — с готовностью сообщил Умед. — В чисто профессиональном отношении у меня не было к нему почти никаких претензий. Хотя, конечно, всякий из нас небезгрешен. Джафар тоже частенько допускал ошибки... м-м-м... поэтического свойства. Стихотворческого. Точность использования слов... подчас и рифма хромала. Я, господин Гурган, всегда с сомнением относился к тому, что его вирши превозносят. Как якобы высокий образец чистоты языка. И поэтичности. Льстецов много, а в поэзии не все разбираются. Да и совести не всем хватает”.
