Уилбур Смит - Ярость
– Тебе принадлежит самая большая часть моего «я». Прими это без жалоб и будь благодарна, ведь никто из нас не знает, когда придется пожертвовать всем. Живи сегодня, Тара, живи нашей сегодняшней любовью, потому что завтра может не быть.
– Прости меня, Мозес, – прошептала она. – Я была такой мелочной и капризной. Больше я тебя не разочарую.
Она отбросила ревность, присоединилась к его работе и больше не рассматривала приходивших на Бэйсуотер-роуд мужчин и женщин как чужаков и досадную помеху, но научилась видеть в них товарищей – часть своей жизни и борьбы. Она начала понимать, какую удивительную часть человечества они представляют. В большинстве своем это были африканцы, высокие кукуйю из Кении, молодые последователи Джомо Кеньятты, воины мау-мау, и однажды с ними провел вечер Хастингс Банда [65], маленький человек с большой головой и большим сердцем. Были здесь шона и шонгане из Родезии, коса и зулусы из ее родной Южной Африки и даже несколько соплеменников Мозеса из Овамболенда. Они создали свободную ассоциацию, которую называли «Организация народов Юго-Западной Африки», и попросили Мозеса возглавить ее, на что он с готовностью согласился. Таре трудно было думать о Мозесе как о представителе одного племени, его уделом была вся Африка, он говорил почти на всех ее языках и понимал опасения и стремления всех племен. Если слово «африканец» применимо к одному человеку, этим человеком был Мозес.
В квартиру на Бэйсуотер-роуд приходили и другие: индусы, мусульмане, люди с севера – из Эфиопии, Судана, Средиземноморской Африки; некоторые все еще жили под игом колониальной тирании, другие – в недавно освободившихся государствах и готовы были помогать страдающим братьям-африканцам.
Приходили белые мужчины и женщины, говорившие с ливерпульским акцентом или с акцентом северных территорий, с угольных шахт или заводов; и другие белые мужчины и женщины, которые плохо владели английским, но чьи сердца были полны ярости, – соратники из Польши, Восточной Германии, стран советского блока, даже из самой матери-России. Все они любили свободу и ненавидели угнетение.
Шаса предоставил Таре неограниченный кредит в Лондонском банке, и Тара набивала квартиру хорошей едой и выпивкой; ей доставляло мстительное удовольствие тратить деньги Шасы на лучшие бифштексы и барашка, тюрбо, палтуса и лосося.
Впервые она с удовольствием заказывала бургундское и клареты лучших урожаев от самых известных производителей; Шаса за обедом часто развлекал гостей напыщенными лекциями об этих винах. Она радостно смеялась, глядя, как недруги Шасы, те, кого он называл «носителями тьмы», пьют его вина, как кока-колу.
Она очень давно не готовила: шеф-повар Вельтевредена пришел бы в ужас, если бы она сунулась на кухню, и теперь наслаждалась, хлопоча с другими женщинами у плиты. Жены индусов учили ее делать замечательное карри, арабские женщины – готовить барашка десятком способов, и каждая трапеза превращалась для Тары в пир и приключение. Все они: от нищих студентов до глав революционных правительств, до живущих в изгнании вождей угнетенных наций – все приходили говорить и строить планы, есть и пить и обмениваться мыслями более пьянящими, чем вино, которое подливала гостям Тара.
Мозес Гама всегда был в центре внимания. Его присутствие, его могучее влияние вдохновляло и направляло энергию гостей, и Тара видела, как он заключает договоры, укрепляет узы дружбы и верности, все ради того, чтобы поднять борьбу на следующую ступень. Она невероятно гордилась им, гордилась и своим скромным участием в великом деле. Впервые в жизни она чувствовала себя нужной и значительной. До сих пор вся ее жизнь проходила в банальной, бессмысленной суете. Сделав Тару частью своей работы, Мозес превратил ее в цельную личность. Это казалось невозможным, но за эти колдовские месяцы ее любовь к нему усилилась стократ.
Иногда Мозеса приглашали выступить перед какой-нибудь важной аудиторией или встретиться с представителями иностранных держав, и тогда они путешествовали вместе. В Шеффилде и Оксфорде Мозес обращался к представителям противоположных краев политического спектра: к Английской коммунистической партии и к Ассоциации студентов-консерваторов. Однажды на уик-энд они слетали в Париж на встречу с представителями французского министерства иностранных дел, а месяц спустя вместе отправились в Москву. Тара приехала по английскому паспорту и целые дни проводила в экскурсиях с приданным ей гидом, а Мозес был занят тайными переговорами в кабинетах четвертого отдела с окнами на улицу Горького.
По возвращении в Лондон Мозес и другие изгнанники из Южной Африки организовали митинг протеста на Трафальгарской площади, прямо напротив внушительного здания «Дома Южной Африки» с его фризом из лепных голов африканских животных и массивной колоннадой у входа. Тара не могла участвовать в демонстрации: Мозес предупредил ее, что из здания их будут фотографировать через телескопические объективы, и запретил ей раскрываться перед агентами расистов. Она слишком ценна для дела. И Тара сделала изящный иронический жест: позвонила высокому комиссару. Он снова пригласил ее на ланч. Она сидела в мягком кресле в его великолепно обставленном кабинете и смотрела, как внизу под лозунгом «Апартеид – преступление против человечества» Мозес обращается с речью к пяти тысячам демонстрантов. Ее огорчало только то, что ветер и уличное движение не давали расслышать его слова. Он повторил их ей вечером, когда они лежали на жестком тюфяке на полу спальни, и Тара с волнением слушала каждое слово.
Однажды чудесным весенним английским утром они рука об руку гуляли по Гайд-парку, и Бенджамин бросал крошки уткам в Серпантине [66].
Они смотрели на всадников на Роттен-роу [67]и любовались распустившимися в садах цветами по дороге к «Уголку ораторов» [68].
На газонах толпы отдыхающих наслаждались весенним солнцем, многие мужчины были без рубашек, а девушки, лежа на траве, высоко подобрали юбки. Любовники бесстыдно сплетались телами, и Мозес нахмурился. Публичное проявление таких чувств оскорбляло его африканскую мораль.
Придя в «Уголок ораторов», они миновали воинственных гомосексуалистов и ирландских республиканцев, выступавших с перевернутых ящиков из-под молочных бутылок, и присоединились к группе чернокожих. Мозеса сразу узнали – он стал в этих кругах хорошо известной фигурой, – и полдюжины мужчин и женщин бросились ему навстречу. Все они были уроженцами Южной Африки, и все торопились поделиться с ним новостью.
