Уилбур Смит - Ярость
«Дорогая Тара,
прости, что не смог тебя встретить. Мне необходимо присутствовать в Амстердаме на переговорах с нашими друзьями. По возвращении немедленно свяжусь с тобой.
Искренне твой
Мозес Гама»
Тон письма и дерзость ее ожиданий погрузили Тару в черное отчаяние. Без Мириам и ребенка она вообще не выжила бы. Дни ожидания они проводили в парках и зоосадах, в долгих прогулках по берегам реки и по Лондону, по его запутанным улицам и переулкам. Покупки Бенджамину она делала в «Марксе и Спенсере» и «Си энд эй», а не в «Хэрродзе» или «Селфриджес», потому что то были любимые магазины Шасы [61].
Тара записалась в университете на курс африканской археологии. Она не доверяла Шасе и считала, что он это проверит. В соответствии с другими ожиданиями Шасы она надела свой самый скромный твидовый костюм и жемчуг и отправилась в такси на Трафальгарскую площадь с визитом к высокому комиссару [62]в «Дом Южной Африки» [63]. Она не могла отказаться от его приглашения на ланч и вынуждена была улыбаться на приеме, меню которого, перечень вин и список гостей вполне могли бы быть списаны с такого же приема в Вельтевредене. Она слушала сидевшего рядом с ней издателя «Дейли телеграф», но продолжала поглядывать в окно на высокую колонну Нельсона; ей хотелось быть такой же свободной, как кружащие над памятником голуби. Выполнив свой долг, она наконец сбежала, едва успев вернуться в «Дорчестер», чтобы выкупать Бена.
Она купила ему в «Хамлизе» [64]пластиковый буксир. Это имело большой успех: Бен сидел в ванне и радостно смеялся, когда буксир кружил возле него.
Тара смеялась, вытирая руки, когда из гостиной в ванную вошла Мириам.
– Там к вам кто-то пришел, Тара.
– Кто? – спросила Тара; она стояла у ванны на коленях и не собиралась вставать.
– Он не назвался, – без улыбки ответила Мириам. – Я закончу купать Бена.
Тара медлила: она не хотела терять ни минуты из тех, что могла провести с сыном.
– Ну ладно, – сказала она наконец, с полотенцем в руках пошла в гостиную и резко остановилась в дверях.
Потрясение было столь сильным, что кровь отхлынула от ее щек, она покачнулась и вынуждена была вцепиться в дверной косяк, чтобы не упасть.
– Мозес, – прошептала она, глядя на него.
На нем была длинная шинель песочного цвета, эполеты на плечах в пятнах от дождя. Шинель подчеркивала его рост и ширину плеч. Она забыла, как он великолепен. Он не улыбался, но смотрел на нее своим завораживающим взглядом.
– Мозес, – повторила Тара и неуверенно шагнула к нему. – Боже, ты никогда не узнаешь, как медленно шли годы с тех пор, как я в последний раз видела тебя!
– Тара. – От его голоса задрожали все фибры ее души. – Жена моя.
И он протянул к ней руки.
Она порхнула к нему; Мозес обнял ее и прижал к себе. Она уткнулась лицом ему в грудь и, цепляясь за него, вдыхала густой мужской запах его тела, теплый и возбуждающий, как запах травы летним африканским полднем. Много секунд они оба молчали и не шевелились, только невольная дрожь сотрясала тело Тары, и легкие стонущие звуки вырывались из ее горла.
Потом он мягко отстранил ее, взял лицо в ладони, приподнял и посмотрел ей в глаза.
– Я думал о тебе каждый день, – сказал он, и Тара неожиданно заплакала. Слезы текли по ее щекам и скапливались в углах рта, так что, когда он поцеловал ее, металлический привкус от них смешался со вкусом его слюны.
Мириам принесла им Бенджамина, чистого, сухого, одетого в новую синюю пижаму. Мальчик серьезно посмотрел на отца.
– Приветствую тебя, мой сын, – прошептал Мозес. – Расти сильным и прекрасным, как земля твоего рождения.
И Тара подумала, что у нее от гордости и радости сердце остановится: она впервые увидела их вместе.
Хотя у них был разный цвет кожи: у Бенджамина – карамель и шоколадный крем, у Мозеса – янтарь и африканская бронза, Тара видела похожую форму голов, подбородка и лба. У обоих были одинаковые широко расставленные глаза, одинаковые нос и губы, и для нее эти двое были самыми прекрасными на свете существами.
* * *Тара сохранила за собой номер в «Дорчестере», зная, что Шаса будет связываться с нею, а также потому, что приглашения из «Дома Южной Африки» и корреспонденцию из университета будут посылать на адрес отеля. Но сама переехала в квартиру Мозеса на Бэйсуотер-роуд.
Квартира принадлежала императору Эфиопии и сохранилась за его дипломатами. Однако Хайле Селассие предоставил ее в распоряжение Мозеса, на сколько ему будет нужно. Квартира была большая, неряшливая, с темными комнатами и странно пестрой обстановкой: вытертые западные диваны и кресла соседствовали с шерстяными эфиопскими коврами ручной работы и настенными вышивками. Украшения все были африканские: резные статуэтки из черного дерева, двуручные широкие мечи, бронзовые сомалийские щиты и коптские христианские кресты и иконы в серебряных окладах с полудрагоценными камнями.
Спали на полу, по африканскому обычаю, на тонком, жестком тюфяке, набитом кокосовым волокном. Мозес даже использовал деревянную подставку для головы, но Тара не могла к этому привыкнуть. Бенджамин спал с Мириам в отдельной спальне в конце коридора.
Занятия любовью в жизни Мозеса Гамы были так же естественны, как еда, питье или сон, но его искусность и внимание к ее потребностям оставались для Тары бесконечным источником удивления и радости. Теперь больше всего на свете ей хотелось подарить ему еще одно дитя. Она старалась как можно шире раскрыть проход к своей матке, ей хотелось, чтобы та распустилась, как цветочный бутон, и приняла его семя, и после того как он засыпал, она долго лежала, крепко сведя бедра и приподняв колени, чтобы не пролить ни одной драгоценной капли; она воображала себя губкой или мехами, чтобы поглубже принять в себя его семя.
Времени, которое они проводили вдвоем, Таре было слишком мало, и ее раздражало, что в квартире как будто всегда полно чужих людей. Она не хотела делить с ними Мозеса, желала, чтобы он принадлежал только ей. Он это понимал, и, когда она в присутствии посторонних начинала дуться и вести себя неприветливо, строго напоминал:
– Я участвую в борьбе, Тара. Выше этого не может быть ничего и никого. Даже мои желания, сама моя жизнь не так важны, как мой долг. И если ты принимаешь меня, ты должна принести равную жертву.
Чтобы смягчить суровость своих слов, он взял ее на руки, отнес на тюфяк и занимался с ней любовью, пока она не заплакала и не замотала головой из стороны в сторону в восторженном удивлении перед его силой, а тогда сказал ей:
