Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 19
Однако христианские государи чувствовали себя подавленными только что разыгравшимся перед ними зрелищем, и хотя, в ответ на любезное приглашение Саладина, они заняли свои места за пиршественным столом, беспокойство и изумление не покидали их, и все продолжали хранить молчание. В душе одного только Ричарда не было больше места для подозрительности и сомнений. Но и он, казалось, обдумывал какой-то план и старался найти самую подкупающую и приемлемую форму для того, чтобы его предложить. Наконец он выпил залпом большую чашу вина и, обратившись к султану, осведомился, правда ли, что тот удостоил графа Хантингдона чести, вступив с ним в единоборство.
Саладин, улыбаясь, ответил, что он испытал своего коня и оружие в поединке с наследным принцем шотландским, как это принято между рыцарями, которые встретились в пустыне; и он скромно добавил, что хотя схватка не была решительной, все же у него нет оснований гордиться ее исходом. Шотландец, в свою очередь, не согласился, что преимущество было на его стороне, и счел своим долгом отдать пальму первенства султану.
— То, что ты встретился в единоборстве с султаном, само по себе достаточная честь, — сказал Ричард, — и я завидую ей больше, чем всем улыбкам Эдит Плантагенет, хотя и одной из них достаточно, чтобы вознаградить за целый день кровавой битвы… Но что скажете вы, благородные государи? Мыслимое ли это дело, чтобы такое блестящее собрание рыцарей разошлось, не совершив ничего, о чем стали бы говорить в грядущих веках? Что значит разоблачение и смерть предателя для цвета рыцарства, который присутствует здесь и не должен разъехаться, не став свидетелем чего-либо более достойного его взора? Что скажешь ты, благородный султан, если ты и я сейчас, перед лицом этого избранного общества, разрешим давний спор по поводу палестинской земли и сразу покончим с этими докучливыми войнами? Вот там готовое ристалище, и у ислама никогда не будет лучшего защитника, чем ты. Я, если не найдется более достойного, брошу свою перчатку от имени христианства, и со всей любовью и уважением мы сразимся не на жизнь, а на смерть за обладание Иерусалимом.
Все затаили дыхание, ожидая ответа султана. Краска прилила к его щекам и лбу, и многие из присутствующих считали, что он колеблется, не в силах решить, принять ли ему вызов или нет. Наконец он сказал:
— Сражаясь за святой город против тех, кого мы считаем язычниками, которые поклоняются идолам из дерева и камня, я могу быть уверен, что аллах укрепит мою руку; а если я паду от меча Мелека Рика, то для моего перехода в рай не может быть более славной смерти. Но аллах уже отдал Иерусалим сторонникам истинной веры, и если бы я, понадеявшись на свою личную силу и ловкость, подверг опасности то, чем я прочно владею благодаря превосходству моих войск, это означало бы искушать бога нашего пророка.
— Ну, если не за Иерусалим, — сказал Ричард тоном человека, умоляющего об одолжении своего близкого друга, — то, быть может, из любви к славе мы встретимся хотя бы в трех схватках с острыми копьями.
— Даже этого, — слегка улыбаясь, ответил Саладин, которому страстная настойчивость, с какой Львиное Сердце домогался поединка, показалась забавной, — даже этого я не имею права себе позволить. Хозяин приставляет к стаду пастуха для блага овец, а не самого пастуха. Будь у меня сын, к которому перешел бы мой скипетр в случае моей смерти, я был бы волен уступить своему желанию и не задумываясь принял бы твой смелый вызов. Но в вашем писании говорится, что стоит убить пастуха, как овцы разбегутся.
— Все счастье досталось на твою долю, — со вздохом сказал Ричард, обернувшись к графу Хантингдону. — Я отдал бы лучший год моей жизни за эти полчаса у «Алмаза пустыни»!
Рыцарская удаль Ричарда подняла дух присутствующих, и когда они наконец собрались уходить, Саладин подошел к Львиному Сердцу и взял его за руку.
— Благородный король Англии, — сказал он, — мы сейчас расстанемся и больше никогда не встретимся. Мне так же хорошо известно, как и тебе, что ваш союз распался и больше не восстановится и что у тебя слишком мало своих войск для продолжения войны. Я не вправе уступить тебе Иерусалим, которым ты так хочешь завладеть. Для нас, как и для вас, это святой город. Но любая другая просьба Ричарда к Саладину будет удовлетворена с такой же готовностью, с какой этот источник утоляет жажду всех путников. И Саладин выполнил бы эту просьбу столь же охотно даже в том случае, если бы Ричард очутился в пустыне лишь с двумя лучниками!
* * *На следующий день Ричард вернулся к себе в лагерь, а немного спустя состоялось бракосочетание молодого графа Хантингдона и Эдит Плантагенет. Султан прислал молодым в подарок знаменитый талисман. С его помощью в Европе было совершено много исцелений, но ни одно из них не могло сравниться с теми успешными, прославленными исцелениями, которых удавалось добиться Саладину. Талисман все еще существует; граф Хантингдон завещал его доблестному шотландскому рыцарю сэру Саймону Ли, и в этой старинной, высоко почитаемой семье он сохранился до наших дней. И хотя современная фармакопея отказалась от применения чудодейственных камней, талисманом Саладина продолжают пользоваться, когда надо остановить кровотечение, а также в случаях бешенства.
Наше повествование на этом заканчивается, так как обстоятельства, при которых Ричард вынужден был отказаться от плодов своих побед, описаны в любом историческом труде, посвященном этой эпохе.
ПОЭМЫ
ПЕСНЬ
ПОСЛЕДНЕГО МЕНЕСТРЕЛЯ
Путь долгим был, и ветер ярым,
А менестрель — бессильным, старым.
Он брел, поникший и седой,
В мечтах о жизни прожитой.
С его утехой — арфой звонкой —
Сиротка-мальчик шел сторонкой.
Старик из тех последним был,
Чьи песни встарь наш край любил.
Но время бардов миновало,
Друзей-певцов уже не стало.
Ах, лучше бы меж них почить,
Чем дни в забвении влачить!
А ведь и он скакал на воле,
И он пел жаворонком в поле!..
Его уж в замки не зовут,
К местам почетным не ведут,
Где лорды слушать были рады
Слагаемые им баллады.
Увы, все изменилось так!
На троне Стюартов — чужак,
В век лицемеров даже пенье
Карается как преступленье,
И, став бездомным нищим, он
Жить на подачки принужден
И тешить тем простолюдина,
Что пел он встарь для господина.
Вот замок Ньюарк, как утес,
Пред ним зубцы свои вознес.
Старик обвел окрестность взглядом —
Жилья другого нету рядом.
И робко он вступил под свод
Решеткой забранных ворот.
О них в те дни, что миновались,
Валы набегов разбивались,
Но открывался их замок
Для всех, кто нищ и одинок.
В окошко леди увидала,
Как брел певец, худой, усталый,
И приказала, чтобы он
Был и пригрет и ободрен.
Ведь горе и она вкусила,
Хоть имя знатное носила:
Над гробом Монмаута ей
Пришлось лить слезы из очей.
Как только старца накормили —
Все с ним приветливыми были,—
Он встал, о прежней вспомнив силе,
И тотчас речь повел о том,
Как Фрэнсис пал в бою с врагом
И Уолтер смерть — прости их боже!
На поле битвы принял тоже.
Ему ль не знать, как род Баклю
Былую славу чтит свою?
Не снизойдет ли герцогиня
К тому, что петь начнет он ныне?
Хоть стар он и рука слаба,
Петь о былом — его судьба.
Коль любит леди арфы пенье,
Он ей доставит развлеченье.
Согласие дано. Внимать,
Как встарь, певцу готова знать.
Но лишь вошел он в зал несмело,
Где леди меж гостей сидела,
Взяло смущенье старика.
Касаясь струн, его рука,
Утратив легкость, задрожала.
Споет ли он, как пел бывало?
Страданья, радость прежних дней
Встают пред ним чредой своей,
И арфу строить все трудней.
Но тух хозяйки поощренье
Рассеяло его смущенье,
И, собирая звуки в хор,
Он начал струнный перебор,
При этом выразив желанье
Пропеть старинное сказанье,
Которое в дни испытанья,
Давным-давно сложил он сам
Для знатных рыцарей и дам.
Петь нынче ту же песнь он будет,
Что пел пред Карлом в Холируде,
Хоть и страшится, что сейчас
Тот давний он забыл рассказ.
По струнам пальцы пробегали…
Полны тревоги и печали,
Им струны глухо отвечали.
Но найден нужный ритм — и вот
В очах певца огонь живет,
Сметая тень былых невзгод,
И вдохновением поэта,
Как прежде, грудь его согрета.
К нему вернулся прежний пыл,
Он снова духом воспарил.
Ему грядущее открыто,
Былое горе им забыто.
Гнет старости, борьбу с нуждой —
Все песня унесла с собой,
И то, что память растеряла,
Опять для барда воссияло,
И старых струн окрепла трель…
Так пел Последний Менестрель.
Песнь первая
1
Пир в поздней кончился беседе.
Ушла в опочивальню леди.
Ее покои родовые
Хранят заклятья роковые
(Спаси нас, Иисус, Мария!).
Никто бы, чар страшась, не мог
Ступить за каменный порог.
2
Стол отодвинут. Гости встали.
Дворяне, рыцари, родня
Гуляют по высокой зале
Иль греют руки у огня.
Псы после бешеной охоты
У стен вповалку разлеглись,
И снятся им леса, болота,
Где за зверьем они гнались.
3
Здесь тридцать рыцарей суровых
Ждут боевых горячих дней,
Здесь тридцать слуг, в поход готовых,
Из стойла вывели коней,
И тридцать йоменов в той зале
Гостям служить за честь считали.
Здесь цвет всех рыцарей — они
Владетельным Баклю сродни.
4
Меж ними десять — вечно в латах
И шлемах боевых пернатых,
И в тишине часов ночных
И днем доспех всегда на них.
Они во всем вооруженье
Вкушают даже сна забвенье
И в изголовье щит кладут
И, не снимая в час трапезы
С руки перчатку из железа,
Вино сквозь щель в забрале пьют.
5
Десяток йоменов с пажами
Лишь знака ждут. Здесь все с мечами,
И тридцать скакунов притом
Стоят в конюшне под седлом
В налобниках с шипом колючим
И у стремян с копьем могучим.
При них сто запасных коней —
Таков закон военных дней.
6
Зачем здесь люди ждут с конями
И воины не спят ночами?
Чтоб рог услышать, лай собак
И вражьих войск увидеть знак —
Кресты Георгия святого
В огнях костра сторожевого.
От полчищ с юга сторожат
Они свой Брэнксом с гордых башен
И ждут врага. Он, зол и страшен,
От Уоркворта ведет отряд.
7
Здесь каждый на посту — порядки
От века строги на войне.
Где ж воин, клан водивший в схватки?
Лишь меч его без рукоятки
Ржавеет на стене.
Но сложат барды песнопенья
О том, как Уолтер пал в сраженье,
Когда все жители страны
С границ бежали от войны,
Был в Данидине шум великий,
Повсюду колыхались пики,
И, клич издавши боевой,
Пал в битве Брэнксома герой.
8
Поможет ли Христа ученье
Лихую отвратить беду?
Смирит ли набожности рвеиье
Родов смертельную вражду?
Нет! В сердце их вождей отныне
Месть разлила столь адский яд,
Что и хождением к святыням
Они себя не исцелят.
Покуда Сесфорд славит Карра
И Скоттам Эттрик песнь поет,
Всё будут сыпаться удары
Со злобой давнею и ярой
И род войной идти на род.
9
Над трупом Уолтера в печали
Склонялись удальцы лесов,
Немало женщины роняли
И слез над павшим и цветов.
Лишь леди слез не проливала,
Цветов над павшим не роняла.
Ей мщение, что душу жгло,
Источник скорби заградило;
Бесстрастным и суровым было
Ее надменное чело,
Пока всему на радость клану
Малютка сын ей не сказал:
«Когда я сам мужчиной стану,
Отмстит убийцам мой кинжал!»
И лишь тогда, его лаская,
Склонилась мать, слезу роняя.
10
Плащ сброшен, волосы развиты..
Неубрана, бледна,
Рыдает над отцом убитым
Дочь, горести полна.
Но не одно души мученье
В тех вздохах и слезах —
В груди у Маргарет смущенье,
Тоска любви и страх.
Она не может даже взглядом
Сочувствия искать:
Ее любимый с Карром рядом
Привел к ним вражью рать,
И скоро будет к их оградам
Ручей в крови бежать.
Мать никогда не согласится
На брак, что должен совершиться,
Уж лучше дочке трупом стать!
11
Отец у леди знатен родом
И мудр рассудком был,
И изучал он год за годом
Науку тайных сил.
Постигнул в Падуе далекой
Он волшебства язык
И в чернокнижие глубоко
Своим умом проник.
Великой тайной превращений
Он овладел вполне,
И не отбрасывал он тени
На солнечной стене!
12
Оставил тайных знаний зерна
Он дочери своей,
И духи воздуха покорно
Повиновались ей.
Сейчас одна в старинной башне
Сидит она в тоске всегдашней,
И шум доходит к ней глухой,
Похожий на морской прибой.
Поток ли плещет в берег властно,
Смывая комья глины красной,
Иль дуб шумит, как бурный вал,
Иль эхо мечется средь скал?
Что значит этот шум?
Он страшен.
Кто стонет у подножья башен?
13
Заслышав шум ночной
Под башнею суровой,
Псы поднимают вой,
Кричат в ущелье совы.
А рыцарей отряд
Ждет бури ежечасно,
И все в окно глядят.
Но небо так же ясно.
14
Слушая, как Тивиот
В дол свергается с высот,
Как шумят дубы и скалы,
Вторя буре небывалой,
Знает леди — то широко
К ней ветров доходит хор,
Слышно ей, как Дух Потока
Речь заводит с Духом Гор.
15
Д у х П о т о к а
Спишь ты, брат?
Д у х Г о р
Не сплю я, нет!
Здесь, в ущелье, лунный свет,
Блещет пена до Крейкросса
Возле каждого утеса.
Эльфов легкий хоровод,
В звуках музыки порхая,
Ветки вереска плетет
На лугах родного края.
Вверх и вниз снует их рой,
Дружной занятый игрой.
16
Д у х П о т о к а
В башне девушка рыдает
Под далекий стон волны.
Это Маргарет страдает,
Слезы льет в лучах луны.
Ты, читавший звезд узоры,
Молви, кончатся ль раздоры,
Что ее в грядущем ждет,
Замуж за кого пойдет?
17
Д у х Г о р
Вот Медведица Большая,
Льдистый полюс огибая,
Вверх ползет, и Орион
Звездным хором окружен.
А вдали, в туман одеты,
Светят дальние планеты.
Я с трудом их письмена
Различаю в бездне синей.
Но скажу: сломить гордыню
Страсть пока что не вольна.
18
Уж голосов не слышно боле:
Их мрачный гул давно затих
Там, у реки и в темном поле,
Среди холмов и скал крутых.
Но длится гул в одной
из башен —
В покоях леди. Все слышней
Звучит тот шум в ушах у ней,
Но твердый дух ее бесстрашен.
Ее ль гордыне унижаться?
Ее душа всегда строга.
«Скорее горы преклонятся
И вспять потоки обратятся,
Чем станет дочь женой врага!»
19
И леди видит: в замке, в зале,
Где рыцари, сойдясь толпой,
В беседе время коротали,
Сын развлекается игрой.
На сломанном копье он смело
Носился между них верхом,
Сражаясь дерзко и умело
С воображаемым врагом,
А те, чье сердце тверже стали,
Чей дух в сраженьях закален,
Его забавы разделяли
И были веселы, как он.
Написана ему дорога
Великой славы на роду:
Собьет он спесь с Единорога,
Возвысит Месяц и Звезду.
20
Забыла леди на мгновенье
О том, что шепчет гордость ей,
И в материнском восхищенье
Остановилась у дверей.
Но тотчас, вспомнив про дела,
Речь с Делореном завела.
21
Меж горцев всех отважней он,
Гроза для вражеских племен.
Вся местность Уильяму знакома,
В лесах, в болотах он как дома.
Сумеет он, меняя путь,
Ищеек Перси обмануть.
Пусть нет на бурном Эске брода —
Его переплывет он с хода.
Всегда найдет он путь прямой —
В снегах зимы и в летний зной.
И днем и ночью, коль придется,
В любой он чаще проберется
И у врага отбитый скот
Из Камберленда приведет.
Давно он не в ладу с законом,
С шотландским и английским троном.
22
«Сэр Уильям, выслушай меня.
Садись на быстрого коня;
Пусть он во весь опор летит
Туда, где льется светлый Твид!
Там есть монах, старик седой,
В стенах обители святой.
Скажи ему, что час пробил,
Что в эту ночь ему не спать;
Должны в одной вы из могил
Сокровище мне откопать.
Пусть в ночь святого Михаила
Помогут вам луна, светила.
Узнать легко могилу ту
По ярко-красному кресту.
23
Монах вручит заветный клад.
Не медли, с ним скачи назад.
То книга. Тайны скрыты в ней,
И ты ее читать не смей.
Прочтешь — навеки пропадешь:
Ты пожалеешь, что живешь».
24
«Крепок конь, здесь рожденный, Тивиотом
вспоенный.
Буду гнать что есть мочи коня.
Бог поможет мне в этом, и еще пред
рассветом
Вы обратно дождетесь меня.
Поскачу, полный рвенья, исполнять
порученье,
Все добуду для вас, ваша честь!
А читать не умею. Перед казнью моею
Я не смог бы отходной прочесть!»
25
Он на коня вскочил лихого
И с вала выехал крутого
Под аркой башенных ворот
Туда, где льется Тивиот.
К востоку путь свой держит лесом
Сэр Уильям под ветвей навесом
Сквозь пограничных башен строй,
Оставив Бортуик за собой.
Холмы уже ушли из вида,
Где бродит ночью тень друида,
Померкли Хоуика огни,
Остались позади они,
И привела его равнина
К высоким башням Хэзелдина.
26
«Стой!» — крикнул воин у ворот.
«Во имя Брэнксома, вперед!» —
Ответил рыцарь, шпоры дал
И мимо башни проскакал.
Он повернул от Тивиота,
Куда ручей журчащий вел,
К холму, с которого охота
Всегда спускалась в мрачный дол,
И перед ним, виясь отлого,
Открылась римская дорога.
27
Во всем спокойствие храня,
Слегка он придержал коня,
Стянул подпругу, меч из ножен
Чуть вынул — смел, но осторожен.
На скалах Минто лунный луч,
Ручей струится между круч.
Конь бег замедлил у потока,
Здесь сокол вьет гнездо высоко,
И взор со скал вперяет в дол
Добычи алчущий орел.
Здесь эхо вторило когда-то
Рогов разбойничьих раскату,
А в наше время средь ущелий
Несет далеко стон свирели,
Когда пастух доверит ей
Поутру грусть любви своей.
28
Сэр Уильям выбрал путь опасный
К долине Риддела прекрасной,
Где, изливаясь из озер,
Между горами Эйл бурливый
Летит и машет пенной гривой,
Как конь, что мчит во весь опор.
Но Делорену и поток
Дорогу преградить не смог.
29
Конь прянул смело, как всегда.
Доходит до колен вода,
Крутясь, мутна и тяжела,
Она уж к шее подошла,
Но, тяжкой скованный броней,
Конь все же борется с волной,
А рыцарь так же, как и он,
Все глубже в воду погружен.
Уж перья шлема вслед за ним
Струятся по волнам седым,
Но конь прыжком в последний миг
Крутого берега достиг.
30
Сэр Уильям Делорен в смятенье
Поник угрюмо головой:
Возник в его воображенье
Кипевший здесь кровавый бой,
Когда впервые в блеске стали
Скотт с Карром недругами стали
И, в плен попав, король глядел
На то, как строй друзей редел,
Как клан Баклю встречал угрюмо
Атаку Дугласа и Хьюма,
Пока не пал, копьем пронзен,
Тот, кто был Сесфордом вспоен.
31
Так ехал рыцарь с мрачной думой
Равниной вереска угрюмой,
Пока над Твидом, как утес,
Одетый в мох, не встал Мелроз.
Сурово высилось аббатство,
Монахов вековое братство.
Минуя Хоуик, слышал он
Полночной службы тихий звон
И хора сумрачное пенье,
Что замирало в отдаленье,
Подобно арфе, чья струна
Лишь ветру отвечать вольна.
Окончен путь А ночь идет,
В конюшне конь копытом бьет,
И ждет сэр Уильям у ворот.
* * *
Умолкла арфа, и старик
Главою горестно поник —
Ведь не был он уверен в том,
Что угодил гостям стихом
Во взглядах рыцарей искал
Он осужденья иль похвал.
Он одряхлел, он весь седой.
Ему ль о славе петь былой?
Ослабла арфа, и рука
Теперь уже не так легка.
Но леди, рыцари, вся знать
Просили барда продолжать,
Готовы все наперебой
Его почтить своей хвалой
Рука его, как встарь, верна,
Чист голос и звонка струна.
И, похвалою вдохновлен,
Опять коснулся арфы он.
Песнь вторая
1
