Анатолий Вахов - Трагедия капитана Лигова
— Олег Николаевич! Какими судьбами, какими ветрами занесло вас сюда?
— Здравствуйте, Константин Николаевич, — проговорил Лигов и, крепко пожав руку капитану, опустился на диван. Сидел он, как сидят сильно уставшие люди, ссутулясь, с опущенными плечами.
Карие глаза Белова внимательно смотрели на лицо Олега Николаевича, отмечая каждую морщину из тех многих, которые густой сетью легли за эти минувшие два года, что они не виделись.
— На «Бремене» пришли? — расспрашивал Белов, все еще по-прежнему громко, но уже без радостной интонации: вид Лигова поразил моряка. — Вовремя успели. На рассвете выбираю якорь.
— Опять кирпичи? — невесело усмехнулся Лигов.
— Опять они, — махнул рукой капитан. — Настоящим грузчиком стал. Во Владивостоке все еще не могут кирпичный завод построить. Видите ли: дорого! А вот золотом платить за голландский кирпич, выходит, дешевле!
Белов запахнул и застегнул китель на все пуговицы. Говорил он уже зло. Лигов потер свой широкий лоб ладонью. Его серые глаза недобро сверкнули:
— Кирпич из Голландии, стекло из Германии, а у самих моря грабят, леса вырубают господа иностранцы! Недоброй памятью будут вспоминать нас наши потомки.
— В нас ли дело, Олег Николаевич, — покачал головой капитан и живее добавил: — Ну, рассказывайте, как живет Россия, как Петербург…
Лицо Лигова помрачнело. У крепко сжатых губ еще глубже обозначились складки. Широкие брови словно взъерошились. Глаза смотрели из-под них с большой внутренней болью незаслуженно обиженного человека, который не хочет ее выдать, пытается скрыть. Он с иронией заговорил:
— Петербург как Петербург… Сверкает Невский, летят пролетки, кареты у Зимнего, а… — он не договорил. Их беседу прервал вахтенный, который доложил, что на «Уссури» явился японец для свидания с господином Лиговым.
— Никого не хочу видеть! — почти выкрикнул Лигов. — Никого! Скажи, что меня нет, что я лег спать, скажи что угодно!..
— Все равно не отделаешься. — Белов кивнул в сторону двери. — Ну скажем, что ты спишь. Будет ждать, пока встанешь.
— Хорошо, — согласился Лигов, — пригласи.
Вахтенный вышел, и не успел Лигов сказать и слова, как порог переступил Кисуке Хоаси. Кланяясь и улыбаясь, представитель компании «Тойо — Хогей — Кабусики — Кайша» заговорил, показывая всем своим видом, что на этот раз его уважение к собеседнику вполне искренне:
— Разрешите выразить мою ни с чем не сравнимую радость, господин Лигов, что я снова имею счастье видеть вас в моей скромной стране, где каждый достойный человек хорошо знает вас и полон к вам самого глубокого уважения и восхищения.
Лигов не мог дальше слушать комплименты и не особенно вежливо прервал посетителя:
— У нас мало времени. Чем могу служить?
— Я понимаю, я понимаю… — закланялся японец. — Я вас больше не отниму столь драгоценного для вас времени, если вы соблаговолите ответить мне только на один вопрос.
— Слушаю, — Лигов насторожился. Посещение Хоаси не могло быть случайным. Наверняка тут есть какой-то расчет.
— До нашей компании дошла весть, — начал осторожно Хоаси, — что вы, господин Лигов, собираетесь уйти от дел на покой. Вы много потрудились для великой России и…
— Да, ухожу на покой, — снова оборвал его Лигов, пораженный тем, что о его неудаче уже известно за границей.
— Я имею честь передать вам от имени нашей компании, что вы оказали бы величайшую честь Японии, оставшись у нас высочайшим советником по промыслу, который вы так отважно вели. Вы хорошо знаете воды и пути китов, и ваша жизнь была бы у нас покойна и безмятежна.
При этих словах японца Лигов еле сдержал себя. Ему, Лигову, предлагают такое. Лицо его побагровело. Но он, стараясь быть спокойным, твердо сказал:
— Я русский и служу только России. И никогда, запомните это, господин Хоаси, никогда я не изменю ей.
По тому, как это было сказано, Кисуке Хоаси понял, что ему тут больше делать нечего. И он с прежней улыбкой и поклонами, направляясь к двери, сказал:
— Прощайте, господин Лигов… Честь имею поздравить с высочайшей наградой.
Кровь прилила к вискам Лигова, он угрожающе шагнул к Хоаси, но тот проворно выскочил из каюты, чуть не прихлопнув дверью полу своего кимоно.
— Какая наглость! — задыхаясь, проговорил Лигов, окончательно убедившийся в том, что за границей уже хорошо известно о его безрезультатной поездке в Петербург.
— Успокойся, Олег Николаевич! — Белов усадил Лигова на диван. — И стоит ли так волноваться из-за этого?
— Ты прав, — сказал Лигов, вытирая крупные капли пота со лба. — Но ты подумай только! Хотели купить меня, как… Это верх наглости! Это…
Лигов больше не мог говорить. Белов достал из шкафчика бутылку вина и налил стакан Олегу Николаевичу. Тот залпом выпил и уже спокойно сказал:
— Горько не за себя… За Россию! Вот результат равнодушия этих… там, в Петербурге… Почему так происходит? Почему?..
Белов пожал плечами. Лигов налил еще стакан, подошел и иллюминатору и посмотрел на порт:
— Стоят китобойцы под норвежским, английским, голландским, американским флагами. А русского нет! Эх, господа министры!
Говорил он с горечью. Потом повернулся, лицо его осунулось, глаза потухли. Белов сказал:
— Устал ты, Олег Николаевич! Ну, располагайся и отдыхай. А я займусь своими делами.
Он вышел из каюты.
3Над Владивостоком моросил тоскливый осенний дождь. Огромные лужи стояли на немощеных Алеутской и Светланской улицах, уже четко обозначившихся рядами потемневших рубленых домов и редких каменных. Все подъезды к бухте Золотой Рог превратились в месиво грязи, через которую с трудом перебирались люди и лошади.
С трудом сохраняя равновесие, по узким осклизлым мосткам шел в плаще-накидке Клементьев. Из-под низко надвинутой фуражки морского офицера виднелось молодое лицо с крепким подбородком. Глаза прятались в тени козырька.
Клементьев вышел на Светланскую улицу, где тротуары были в три доски, и, отряхивая комья грязи со щегольских сапог, посмотрел на бухту. Там стояло десятка два различных судов. Клементьев отыскал взглядом транспорт «Уссури». Он стоял у маленькой деревянной пристани и сдавал воду. Вдоль борта выстроились повозки с бочками.
В сердцах пожав плечами, Клементьев направился к офицерскому собранию. Не переставая шел дождь, однообразный, надоедливый… Низкое серое небо, казалось, давило на душу. Георгий Георгиевич открыл дверь, и в лицо ему ударило приятное тепло. Из общей залы в переднюю узкую комнату, с вешалками вдоль стен и потемневшим зеркалом, доносились громкие голоса, звон посуды. Был час обеда.
