Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)
Но более всего были потрясены они, узнав, кого видят в лице Ариадны. На Дии обитает народ смешанной крови, но Наксосом правит дом, не знающий эллинов. У них старая вера, и делами вершит царица. Так что, увидев воплощенную богиню, они возликовали больше, чем если бы сюда явился сам Минос. Ее немедленно посадили на носилки, дабы ноги ненароком не коснулись земли, и понесли во дворец. Я шел рядом с ней, остальные следовали за нами.
У портика ее опустили на землю, и управитель поднес приветственную чашу. После нас повели в баню, а потом – в чертог. Царица восседала на положенном месте перед величественной колонной, трон из оливковой древесины украшали жемчуга и серебро, ноги покоились на скамеечке, крытой алой овечьей шкурой. На невысоком стульчике возле нее сидел молодой человек с томными глазами, и я решил, что вижу царя.
Царица поднялась и направилась с приветствием к нам навстречу. Истинная критянка лет около тридцати с лицом, еще не лишенным былой красоты; вьющиеся, как змеи, волосы, тяжелая и округлая, но упругая грудь, тонкая талия перехвачена золотым поясом. Она протянула к Ариадне обе руки и приветствовала ее поцелуем. Служанки приодели гостью, воспользовавшись вещами царицы: темно-синее платье поблескивало серебряными подвесками, а подведенные веки отражали мерцание светильников.
Накрыли стол, пригласили всех танцоров, хотя нас было почти сорок человек. Царица держалась любезно и настояла, чтобы все поели и выпили, прежде чем приступить к рассказу. Ариадна сидела по правую руку от нее, во главе прочих женщин. Я назвался ее мужем (брак мы намеревались заключить в Афинах), и меня поместили слева – возле царя.
Это был симпатичный юноша примерно шестнадцати лет, живой и изящный, созданный, если можно так выразиться, для веселья и женской любви. Он не показался мне достаточно сильным, чтобы в поединке завоевать свое царство, и я недоумевал, не зная причин его избрания, но не хотел спрашивать. В нем было нечто, чему я не мог дать имени; какой-то даймон овладел его взором: глаза его не были блуждающими, как у встревоженного человека, напротив, чересчур неподвижными. На чем бы ни останавливался его взгляд, он словно бы намеревался иссушить им этот предмет. Когда ему подали золотой кубок, он повертел его, разглядывая рисунок, а потом долго поглаживал. Со мной он держался любезно, но как человек, скрывающий за вежливыми словами какую-то напряженную мысль. Лишь однажды глаза его обратились к царице, и в них было горе, которого я не мог понять, и к нему примешивалось нечто мрачное. Впрочем, особой необходимости в разговоре не было, если не считать обычных в застолье любезностей. Чтобы нарушить его молчание, уже угнетавшее меня, я сказал:
– Завтра у вас пир в честь бога.
Он поднял глаза, но я ничего не прочел в них: так смотрят на чашу с вином, на женщину или на огонек в светильнике. Наконец он проговорил:
– Да…
Всего только одно слово, но мне хватило и его – нечто шевельнулось в моей памяти, и я все понял. Когда-то в горах под Элевсином Пилас говорил мне: «Я знаю, как выглядит человек, предвидящий свой конец».
Царь прочитал это по моему лицу. На мгновение взгляды наши соприкоснулись, нам нужно было переговорить. Я уже намеревался сказать: «Перед рассветом будь на моем корабле, и с первыми лучами солнца мы уплывем отсюда. Я знаю, каково быть на твоем месте, поскольку и сам находился в таком положении. Но видишь – теперь я свободен. Муж содержит в себе нечто большее, чем мясо, хлеб и вино, послужившие ему едой. Я не знаю, как назвать то „нечто“, но какой-нибудь бог знает нужное слово». Однако глаза царя молчали, он уже не мог услышать меня. Древняя змея уже плясала перед душой этого землепоклонника.
Поэтому мы занялись вином, и я не удивился тому, что он не стал себя ограничивать. Много мы не разговаривали; я не знал, что сказать, а понимал он мое сочувствие или нет, утешало оно его или сердило, сказать не могу.
Когда мы покончили с едой, царица пожелала услышать нашу повесть. Ариадна рассказала ей о том, как пал Лабиринт, как я получил предупреждение от бога и кем теперь стал. Рассказывая обо мне на людях, она покраснела, и румянец этот заставил меня пожелать наступления ночи. Но я подметил, что царица пожалела Ариадну, услыхав, что повелительнице предстоит дорога в эллинское царство, где правят мужи. Царь же внимал нашей повести с удивлением, огоньки светильников мерцали в его округлившихся глазах, и я понял: в тот вечер он в последний раз видел ночь, пир и пламя факелов и в подобном самозабвении слушал бы что угодно, будь то сказание о титанах или о любовной истории богов.
Ариадна умолкла, я продолжил ее рассказ, когда царица попросила меня об этом.
– Увы! – проговорила она, выслушав всю повесть. – Кого можно назвать удачливым, прежде чем придет его конец? Повелительница, ты познала перемену, незнакомую простым людям.
Тут она вспомнила о любезности и, наклонившись ко мне, добавила:
– И все же судьба в конце концов смилостивилась к вам.
Я поклонился, и Ариадна улыбнулась, оборотясь к престолу. Но, вспомнив, как она сказала мне еще на Крите: «Ты – варвар, моя няня рассказывала, что у вас едят непослушных детей», я подумал: «Неужели, даже став царем, я останусь для ее сердца юным прыгуном, дикарем с материка?»
А царица все говорила:
– Ободритесь, забудьте о своих невзгодах. И ты, повелительница, и супруг твой, и люди ваши должны остаться до завтрашнего пиршества и почтить бога, дарующего мужам веселье.
Услыхав эти слова, я постарался не глядеть на юношу, сидящего подле меня. Сердце мое хотело лишь одного: с рассветом покинуть этот остров. Я попытался поймать взгляд Ариадны, однако она уже благодарила царицу. Снаружи поднимался ветер, который мог наутро задержать нас в гавани; пренебрежение к этим людям могло дорого обойтись нам. После падения Крита настали смутные времена, к тому же друзья необходимы всегда. Поэтому я решил выказать хотя бы внешнее удовлетворение.
Насладившись игрой кифареда, царица пожелала нам доброй ночи и встала из кресла. Царь тоже поднялся и попрощался. Взгляды наши на миг встретились, и сердце мое едва не разорвалось от тех слов, которые мне хотелось сказать ему, но потом они куда-то улетели, и мы расстались молча. У подножия лестницы он даже взял царицу за руку.
Столы унесли, и в палате начали стелить мужчинам. Женщин увели – к расстройству тех, которые успели стать любовниками после того, как мы оставили Бычий двор, скажем Теламона и Нефелы. Но, судя по тому, что я слыхал о завтрашнем обряде, перед пиром полагался пост.
Нам с Ариадной отвели великолепную комнату на царском этаже. Это была первая ночь, которую мы провели в большой постели. Поэтому, хотя ветер и ослабел, я не стал слишком уж волноваться из-за задержки, однако все же сказал, что дома было бы лучше.
