Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)
На все подобные просьбы я давал один и тот же ответ – обещал скоро вернуться. Я не намеревался править на Крите, как беглый танцор, возглавивший отряды рабов-грабителей. Я хотел вернуться царем – к эллинам и критянам. Теперь недостатка в кораблях не будет. И если я не сумею найти нужное количество в Аттике, Трезене и Элевсине, то прочие эллинские цари бросятся предлагать свои услуги, расталкивая друг друга локтями, только чтобы поучаствовать; их окажется больше, чем нужно, если я не потороплюсь. Начиная с этого дня материк будет править над островами. И никогда более ни в одном эллинском царстве при виде критского паруса не станут прятать в горах мальчишек и девчонок.
С нами на корабле отправились те из танцоров, что были родом с эллинских земель, а еще – минойцы с Киклад. Лишь две девушки захотели выйти замуж за критян. Те заметили своих избранниц еще на арене и засыпали письмами и подарками, хотя тогда так и не могли побыть вместе. Но обе они числились в других отрядах, а сердца «журавлей» были устремлены к дому и в этом оставались едины.
Гребцов мы наняли без труда. Многие во время смуты успели расправиться со своими врагами и теперь торопились убраться подальше от кровной мести. Неподалеку от причала мы устроили хижину и не отпускали далеко девушек, даже вооруженных. Беззаконное было время.
Когда наконец ветер установился, мы сошлись на берегу и принесли в жертву Посейдону быка, совершили возлияния медом, вином и елеем, благодаря бога за благодеяния и умоляя благословить предстоящее путешествие. Не забыли мы и богиню любви, морскую владычицу. Жертву ей возносила Ариадна, правда, в неподобающем торжественному случаю одеянии; свиту из жриц ей заменили две жалкие старухи, которых мы нашли возле костра, разведенного из хвороста. От ее красоты дыхание мое по-прежнему перехватывало, как тогда, когда она стояла над ареной в золоченом святилище.
Костры залили вином, и корабль, сбежав по каткам, качнулся на волне. Взяв повелительницу на руки, я направился по мелководью, чтобы поставить ее ступни на палубу судна, которое доставит нас домой.
Вновь стоял я у борта критского корабля, глядел на не знающее покоя темно-вишневое море, на могучие желтые утесы, утопающие в морской пене. Ариадна рыдала, расставаясь с родиной, и, пока я рассказывал ей об Аттике, последние очертания земли скрылись за горизонтом.
На следующий день мы увидели перед собой огромный столб дыма.
– Это Каллисто, – объявил кормчий, – где я хотел остановиться на ночь. Или леса горят, или идет война.
– Довольно с нас битв, – отвечал я. – Приглядись и, если горит город, поворачивай на Анафи.
Мы плыли вперед, и дым висел в небе тяжелой тучей, чреватой грозою. Когда мы подплыли поближе, с неба посыпался пепел, черня палубу, нашу кожу и одежду. Впередсмотрящий подозвал к себе кормчего, и я увидел, как они переговариваются на носу. Подойдя к ним, я заметил, что они бледны. Кормчий сказал:
– Изменилась сама земля.
Я поглядел на серый склон и увидел, что мореход прав. Ужас и трепет охватили мою душу. Погрузившись в себя, я попытался прислушаться к богу, ведь следы его жуткого гнева читались на самом небе. Но бог не давал знака; все было спокойно, если не считать серого облака. Поэтому я скомандовал:
– Вперед.
Мы двинулись дальше. Свежий ветер гнал дым на север, бледное закатное солнце клонилось к воде. Тут, оказавшись к западу от Каллисто, мы увидели жуткое деяние, совершенное богом.
Половина острова исчезла, лишь подножия холмов сбегали к воде, но вершину курящейся горы словно унесло ветром. Бог похитил ее – вместе с почвой, камнями и лесом, со всеми козьими пастбищами, оливковыми рощами и виноградниками, овчарнями и долами. Все исчезло, только огромная бухта изгибалась к подножию крутых утесов да курился дымок на мысу над небольшой горкой, оставшейся на месте величественной трубы Гефеста.[101]
Воду вокруг корабля покрывали обгорелые ветви, мертвые птицы, связки опаленной соломы, белой рыбиной проплыла рука, только и оставшаяся от женщины. Я поежился, вспоминая, как скверно чувствовал себя здесь по дороге на Крит. Должно быть, великое кощунство совершилось на этом острове, если боги укрыли от него свои лики. Я видел этот остров в прошлом году во всей его обреченной красе: покрытый весенним цветом, безвинный, как улыбающееся дитя.
Мы торопились мимо – мореходы не хотели задерживаться здесь. Они уверяли нас, что в подобном месте и небо и море пропитаны божьим гневом, и если он обратится на человека, то прилипнет и выест мозг из хрупких костей. Они даже хотели принести в жертву корабельного мальчишку-слугу, чтобы синекудрый Посейдон не преследовал нас. Но я сказал, что бог успел взять свое да и гневался не на нас. Мы охотно покинули эти воды; и гребцы, торопясь побыстрее расстаться с островом, налегли на весла, удивляя своим усердием надсмотрщика. Настало время заката – подобных ему никто не видел; великолепие это вселяло трепет: отливая золотом, пурпуром и зеленью, в небе высились огромные облачные башни, и краски их не спешили меркнуть. Мы решили, что таким образом боги говорят, что более не гневаются на нас и не лишат своего благоволения. Легкий ветерок к полуночи принес нас к Иосу, где мы и остановились на ночлег.
На следующее утро ветер остался благоприятным, и мы взяли курс на высокие очертания Дии, плодородного острова, в город Наксос.[102]
В гавани мы оказались к вечеру и увидели перед собой покрытые еще зеленым хлебом поля, среди которых поднимались оливы, и сады, чередующиеся с виноградниками. Так возлюбила Матерь Део сей остров, неудивительно, что он получил ее имя. Этот остров самый большой в Кикладах и самый богатый. Издалека увидели мы посреди виноградников царский дворец, высокий и яркий, какие строят на Крите. Ариадна улыбнулась, показывая на него; я был рад, что она встретила что-то подобное дому. После Каллисто она совсем упала духом.
Двое или трое танцоров были родом как раз отсюда. И, попав в объятия родственников, они сразу же начали свое повествование. Мы были первым кораблем, пришедшим на остров с Крита после падения Лабиринта, до сих пор жителям Наксоса приходилось довольствоваться лишь досужими толками. Они рассказывали о жутких знамениях: о тысячеголосом громе, о дожде из пепла, которым разродилось небо, о ночном пламени, озарявшем небосвод над Каллисто. Все это было, как мы узнали, в тот самый день и час, когда пала крепость. Доставленные нами новости изумили их и повергли в трепет. С незапамятных времен Минос властвовал над островами и владыками их, давал им закон и взимал дань. Богатая Део платила ему очень много. Дань приходилась и на этот год, так что теперь они могли приберечь для себя оливы, зерно, мед и овец, а также собственное вино – лучшего я не знаю, – а девы и юноши их будут плясать дома. На утро приходилось пиршество в честь Диониса, собственноручно посадившего здесь лозу, когда он явился с востока женихом к Матери. И они намеревались справить праздник как никогда прежде.
