Михаил Шевердин - Набат. Книга первая: Паутина
И когда Сухорученко пошел на свое место, не сгибаясь под повизгивающими пулями противника, Гриневич только пожал плечами.
— Глиста в обмороке, — усмехнулся он вдогонку.
— К даниаровцам подмога подошла, — доложил Матьяш.
Бойницу он проделал по всем правилам фортификационного искусства и обзор имел очень удобный.
— Сразу видно, старый солдат, — заметил Гриневич.
Гриневич не бравировал, не подставлял себя под выстрелы даниаровцев, но по лицу его было видно, что он не обращает ни малейшего внимания на пролетающие пули. Он держался спокойно, уверенно. За каких-нибудь полчаса он превратил «русские постройки» в крепость и, позевывая, поглядывал на желтые холмы. Плохо, если Али Риза догадается занять их. Оттуда очень хороший обстрел. Басмачей Ибрагима Гриневич не боялся. Родилась уверенность, что они сейчас не появятся, будут выжидать.
«Сейчас определится дальнейшее. Если Али Риза и Даниар полезут в атаку, значит, они уверены в своих силах. Если не полезут, значит, слабы».
Он ушел проверить все посты. И уложил спать тут же, у бойниц, под ласковым южным солнышком большую часть отряда.
Осаждавшие постреляли и тоже утихли. Сон сморил даниаровцев.
Проснулся Гриневич, когда уже красные лучи заходящего солнца залили багрянцем стену его комнаты. Над кроватью стоял коновод с пакетом в руках.
— Оттуда, — сказал он.
В присутствии командиров Гриневич прочитал вслух присланную ему бумагу. Она оказалась письмом Али Ризы, вернее, ультиматумом.
«Берегитесь! Даю вам час на раздумье.
Через час начинаю штурм и раздавлю. Еще не поздно, одумайтесь. Прольется кровь — будет очень плохо.
Сейчас двину главные силы армии благородной Бухары, и жалкое ваше укрепление возьмем, как лепешку из рук базарного пекаря.
Сообщаю радостную весть: благородная Бухара свергла безбожных большевиков, наступило царство ислама, Бухара отныне — неделимая часть мирового исламского государства пророка нашего Мухаммеда, да возвеличится имя его во веки веков. Омин!
Пришел к нам зять халифа, сам мировой завоеватель генералиссимус Энвер-паша, перед именем его все побегут, как муравьи перед ногой слона.
Одумайтесь, покоритесь. Что вы пред легионами исламских войск, направляемых рукой Энвер-паши? Сам эмир афганский, шах персидский, великий гази Кемаль-паша, Индия с нами. Высоко поднято знамя пророка. Священная война против неверных захватила весь мир. Кермине уже пал, Карши, Чарджоу, Гузар в руках воинов ислама. В Бухаре восстание, Каратегин и Локай подняли оружие. В Термезе истреблено сорок тысяч большевиков. Самарканд осажден воинами ислама и падет с часу на час. Коканд и Ташкент в огне мятежа, поднятого мусульманами. Мост в Чарджоу взорван, и Туркестан отрезан от большевиков!
Безумцы! К чему ваше сопротивление? Напрасно прольете кровь, подставите головы под удар.
Сдавайтесь. Сложите оружие: винтовки, пулеметы, патроны — и выходите. Оставьте на месте неповрежденные пушки и снаряды, не трогайте повозок и лошадей. Личные вещи каждый может взять с собой.
Одумайтесь. Комендант Морозенко так приказывает вам. Жизнь вам оставим. Сейчас же стройтесь в походную колонну и шагайте без оружия к мосту. Пешком вы дойдете до Самарканда в безопасности и благополучии. Наши доблестные войска благородной Бухары будут сопровождать вас до Самарканда, дабы сохранить вас от ярости народа. В Самарканде целыми и невредимыми сдадим ваши жизни и имущество войскам РСФСР.
Соглашайтесь!
Согласие — жизнь, упрямство — кровь!»
Письмо подписал Усман Ходжаев. Теперь он называл себя витиевато и туманно — тенью и уполномоченным пророка и чуть ли не доверенным самого аллаха всевышнего. Тут же стояла подпись Али Ризы — командующего.
Читал и переводил письмо молодой сотрудник экономической комиссии Восточной Бухары из студентов.
Набившиеся в комнату не только приглашенные командиры, но и многочисленные бойцы временами поднимали шум. «Давай, жми!», «Ишь ты, расписал как!», «И Морозенко туда же!» — слышались голоса.
Едва чтение закончилось, к столу пробрался приземистый кривоногий боец и, вращая глазами, закричал, будто стоял не в комнате, а на площади:
— Братишечки! Послушайте меня. Довольно… хватит!
Ни Гриневич, ни другие командиры его не останавливали, думая, что он выражает общее ироническое отношение к письму.
Красноармеец продолжал с надрывом:
— За тридевять земель от родных мест мы стоим, братишечки, кругом глина да азиаты… Навоевались! Я нервный, и все тут нервные… Наголодались, нахолодались, ядрена вошь… На хрен нам винтовки нужны, сдавай. Выпущают нас живыми — и ладно. Пошли тихонечко да легонечко домой. До Самарканда рукой подать!
— Правильно!
— Врешь!
— Долой!
— Пошли!
— Кидай винтовки!
Приземистый боец снова закричал:
— Известное дело, штык в землю — и айда домой!
Он важно огляделся и пошел, играя улыбочкой, на место. Но тут прямо из толпы высунулась рука, и боец Кузьма Седых схватил за ворот шинели приземистого. Бойцы замолкли и с интересом наблюдали, что будет дальше. Раз уж Кузьма вмешался, значит, что-то случится интересное. Приземистый хрипел, а Кузьма от натуги не мог вымолвить ни слова. Чувствуя, что пора вмешаться, Гриневич встал и отбросил табуретку ногой. С треском она запрыгала по кирпичному полу и стукнулась о стенку.
Но Кузьма наконец заговорил:
— Гад ты, Митюха… Был гад и есть гад. Дерьмо ты что ни на есть настоящее. Что ты там, собака, тявкаешь?
Отшвырнув Митюху так, что тот с вскриком упал на стену тесно стоявших бойцов, Кузьма засучил рукава гимнастерки и потряс кулачищами:
— Кому жизнь надоела, складай сюда винтовки.
Краснощекий, толстый, криво подпоясанный Кузьма был так забавен, что бойцы не удержались: послышались смешки. Впрочем, многие побаивались и здоровенных кулаков Кузьмы, тем более что он пускал их в ход не задумываясь.
— Хорошо, товарищ Седых, — заговорил Гриневич, сдерживая улыбку. — Сказал слово — иди на место. Митинговать не позволю. Нажим на истерику не требуется. Разъясняю: положение серьезное. Начгар арестован бандой предателей. Решено: оружия не сдавать. Перейти в атаку. Крепость взять. Положение восстановить. А сейчас, — обратился он к командирам, — напишем ответ.
— Похлеще напиши, — крикнул кто-то из бойцов, — чтоб вояки в штаны напустили.
Бойцы грохнули. Захохотали и те, кто только что труса праздновал.
Гриневич сам продиктовал ответное письмо:
«Господа басмачи! На ваш ультиматум плюем. Оружия Красная Армия добровольно не отдаст. Никуда из Душанбе не двинемся, пока не получим приказ из штаба Туркво. Оборонять свои позиции будем до последнего патрона, до последнего бойца. Приказы начальника гарнизона Морозенко недействительны, поскольку он в плену. Пусть начгар прибудет в наше расположение и передаст приказ лично. Если не явится через два часа, открываем огонь по крепости».
