Михаил Шевердин - Набат. Книга первая: Паутина
— Где мое оружие? — деловито осведомился Даниар.
Получив свои револьверы, он торжествующе проговорил:
— Ну, командир, что скажешь? А ты думал меня перехитрить. Надо спокойно поехать в батальон, спокойно приказать отдать винтовки, спокойно потом спать.
Против своей воли слова «спокойно спать» он произнес зловеще, и Гриневич воскликнул:
— Хорошо, твоя взяла, Даниар!
Даниар вытащил тыквинку с зеленым жгучим жевательным табаком и заправил изрядную щепоть под язык.
Светало. Закаркали просыпавшиеся на недалеких чинарах вороны.
— Что же, поедем? — спросил Даниар. — Теперь все равно.
— Поедем, — каким-то тусклым, сонным голосом проговорил Гриневич.
С удивлением глянул на него Даниар. Глаза Гриневича были закрыты. Спал он, что ли?
— Поехали. Спать будешь потом. Сначала дело, потом спать.
Впереди, в конце улочки, у выезда на большую дорогу, стояли в позах спокойной угрозы всадники с оружием наготове.
Над краем дувала шевелились дула винтовок. Все ясно. Сопротивляться бесполезно. Отряд Гриневича попал в ловушку.
Но вот и конец ледяной трясине. Дожидавшиеся Даниара всадники повернули коней и поехали впереди. Сзади пристроились прятавшиеся за дувалом. Даниар торжествовал. Теперь Гриневич арестован, а он, Даниар, свободен. Ага, командир, понял!
Но Гриневич не открыл глаз. Он спал в седле. Он очень устал. Темные тени легли на лицо.
Все выбрались на дорогу. Здесь суше и просторнее. Но и впереди и сзади даниаровцы.
— Мышеловка захлопнулась, — хихикнул Даниар.
Гриневич соскочил с коня и, прежде чем Даниар что-нибудь успел сообразить, вошел под небольшой навес, выдвинутый прямо на дорогу.
Бойцы мгновенно спешились и расположились полукругом. За спиной была степа, над головой прикрытие. Гриневич уже четверть часа думал об этом навесе.
Вскипел в ярости Даниар:
— Что такое? Почему?
— Слезай с коня, Даниар. Покурим, масляхат устроим.
— Ехать надо, — брызнул слюной Даниар, — давай скорей. Садись в седло. Едем! — Но все же слез и, похлопывая камчой по сапогу, подошел ближе.
— Вот что, — сказал Гриневич, — без меня батальон оружия не сдаст, бойцы будут драться. Предлагаю подождать утра.
— Почему?
— Сейчас ночь, темно. Кто его знает, что может случиться.
Гриневич уселся на выступающее из стены бревно и закурил.
— Кто-нибудь поедет предупредить, чтобы все было готово. Матьяш, — сказал он, — поезжай, предупреди Сухорученко, чтобы приготовились… как следует. Понял? Марш!
Когда Матьяш уже сидел на крутившемся под ним нетерпеливом коне, Гриневич сказал:
— Даниар, прикажи пропустить его! Батальон не предупредить, знаешь… Там народ нервный.
Ошеломленный Даниар крикнул своим:
— Не трогай его… Пусть едет.
— А теперь поговорим, — сказал Гриневич, прислушиваясь к удалявшемуся стуку копыт. Он смерил взглядом плотную фигуру Даниара. Все в Душанбе взорвется, как вулкан. Они все хотят втихую сделать, боятся шума. Да и Усман Ходжаев и этот авантюрист Энвер боятся басмачей Ибрагима! Да, точно, они — Усман Ходжаев и Энвер — со своими джадидами хотят захватить Душанбе для себя. Да, да. Они спешат стать хозяевами Душанбе. А кто хозяин Душанбе, тот хозяин Кухистана. Вот в чем дело. В тишине разоружить части Красной Армии, занять оборонительные рубежи. Натянуть нос Ибрагиму. Боитесь, значит, шума?! Прекрасно, шум будет.
Теперь пришла очередь Гриневича быть довольным собой: наконец-то он понял загадку этой ночи. Жаль только, он раньше не сообразил. Зачем поехал в крепость? Зачем оторвался от батальона? Погорячился. А с другой стороны, очень хорошо, что сам поехал… Все прояснилось… Энвер и Усман Ходжаев. Усман Ходжаев и Энвер. Теперь ясно.
Он медленно курил, поглядывая на небо, и думал…
Город еще спал. Над кубиками мазанок, под ажурным кружевом потерявших листву чинар нависли чуть белевшие снеговые громады. Как всегда бывает перед рассветом, стало очень холодно. Бойцы постукивали прохудившимися подошвами по звонкой, точно цемент, земле. Кавказцы спешились и, тяжело кряхтя и гремя оружием, прыгали в каком-то подобии дикого танца. Только Даниар стоял около навеса и тяжело, с присвистом сопел.
«Точно рассерженный кот», — ухмыльнулся Гриневич.
— Какой ты масляхат хочешь? — спросил наконец Даниар. — О чем говорить хочешь? Сдавай оружие.
Он даже протянул руку.
— Убери лапу! — твердо сказал Гриневич.
— Чего ты ждешь? Все равно приказ есть.
— А где Ибрагим? — спросил Гриневич.
— Зачем ты вспомнил его?
— Не кажется тебе, — продолжал Гриневич, — что Ибрагим сидит вон на том холме и только ждет, когда закадычные друзья Даниар и Гриневич начнут стрелять друг в друга, а? Когда все в Душанбе передерутся, а? Тогда Ибрагим приедет и всех съест, а?
— Он не приедет.
— Уже сговорился с ним?
— Он… он… — Но, поняв, что сболтнул лишнее, Даниар поспешил перевести разговор. — Проклятый холод. У меня даже печенки-селезенки замерзли в животе.
Тон его стал заискивающий, любезный. Гриневич попал не в бровь, а в глаз. «Проклятый урус, — думал Даниар, — или знает все планы бухарцев, или разгадал их».
— Долго мы еще мерзнуть должны? — вслух спросил он.
— До утра.
И Гриневич сидел под своим навесом, думал и с тревогой следил, как розовеет зимнее небо, как бледнеют холодные звезды и все отчетливее выступают горные вершины Гиссара.
Встал он с места не раньше, чем совсем рассвело. Зевнув, безмолвно вскочил на коня и поехал по улице, точно на прогулку.
Рука его играла сплетенной из сыромятных ремешков плеткой, другой рукой он уперся в бедро. Глаза смотрели прямо и строго. Он даже не оглянулся, едет ли за ним Даниар. Гриневич понимал, что Даниар ни за что не поднимет сейчас стрельбы.
— Подтянись! — коротко скомандовал Гриневич бойцам. — Смерти в глаза надо смотреть!.. — И вполголоса добавил: — Глядеть в оба!.. Равняться по мне!
Услышал ли Даниар эти слова, но он тихо зарычал и погнал коня своего так, чтобы ехать рядом, стремя в стремя с Гриневичем.
Снова торжество согрело грудь Даниару. Теперь, когда они выехали на широкую дорогу, этот самонадеянный русский в руках его, Даниара.
Он заговорил:
— Смотри, командир, смерть рядом ходит.
— Пугать храбреца смертью — все равно что пугать рыбу водой, — парировал Гриневич.
Злорадствовал в душе Даниар. Да, сейчас, через несколько минут, наконец все кончится. Еще одно усилие, еще удар. Пусть батальон сложит оружие. Тогда ему, Даниару, не придется говорить льстивые слова, дружбы, тогда он посмотрит, всегда ли Гриневич столь мужествен и надменен.
