Нина Соротокина - Канцлер
Почему они так мало живут, эти дивные творения рук человеческих? Конечно, они гибнут в морских баталиях, в бурях, садятся на мели, разбиваются в тумане о скалы. Но гораздо больше погибло их на стоянке в кронштадтской гавани, воистину это кладбище кораблей. Скупая запись «разломан» — самая частая. Они просто сгнили.
Огромное количество судов унесли пожары. Два наиболее значительных случилось от молнии в галерной гавани в Кронштадте 11 июля 1771 года и 25 мая 1796 года. Адмиралу Корсаку тогда было семьдесят один, он видел этот пожар.
Может, это только написано — от молнии? Гроза — это как кара Божья, никто не виноват… или все. Но на Руси пожары чаще случались не от молний, а от беспечности, как говорится — «от копеечной свечки».
Жутко представить, как горели они, плотно прижавшись бортами друг к другу, все эти «Снегири», «Галки», «Черепахи», «Чечетки», а также «Легкая» и «Спесивая», «Друг», «Умная», «Злая», «Волга» и «Двина» — всего около шестидесяти. Полыхал адский огонь, гудело пламя. Пожар было видно в Петергофе, Ораниенбауме и в самом Петербурге.
Одно утешает, эти галеры все равно разломали бы на дрова, а дрова нас дарят теплом. Все мы умираем и переходим в другое качество… Но теплеет на сердце, когда я представляю легкую яхту «Наталью», что прыгает по балтийским волнам, ее привезли из Голландии в 1719 году. Лоцсуда «Нептун» и «Тритон» несут на своих бортах гардемаринов — учеников Морской Академии. Надуваются паруса у шняв «Диана» и «Лизет», что поспешают по каким-то серьезным военным делам. Вечная вам память, русские парусные корабли!
Однако revenons a nos moutons — вернемся к нашим баранам, то есть петиметрам и вертопрашкам, кавалерам и фрейлинам, шпионским играм и интригам.
В отличие от барона Блюма «племянницу леди Н.» очень ценили в секретной канцелярии Берлина. Сообщение об отравлении императрицы, пущенное предусмотрительным Блюмом по двум каналам — один через Брадобрея в Кенигсберг, другой через английское посольство — сыграло свою роль. Нельзя сказать, что сообщению поверили в полной мере, тем более что Елизавета пока не умерла. Не стали также обвинять Анну Фросс в дезинформации. Но для себя как бы решили, что была сделана попытка отравления русской императрицы, что уже хорошо. Главное, чтоб не попались! Памятуя о высоком положении, которое удалось занять Анне, ей давали теперь поручения другого сорта. В ее задачу входило сообщать в Берлин дворцовые сплетни, касаемые опять-таки здоровья императрицы, настроения наследника, его супруги и того, что удалось услышать из приватных разговоров окружения Екатерины. Интересовались в Берлине также, как идет дело арестованного Бестужева. Особое место занимали вопросы, касаемые опальной Брауншвейгской фамилии, что обреталась в Холмогорах, кроме, естественно, Ивана, тот уже был переведен в Шлиссельбург.
Малая оплошность
Пятница… Снег на Невской перспективе истоптали, исследили до самой мостовой, и кое-где возок царапал камни. Блюм ехал на свидание с Анной Фросс. Барон явился на паперть собора в роскошной енотовой шубе. День был уже весенний, теплый, барон в своей шубе мало того что упрел, как каша в русской печи, он был необычайно заметен. Во всяком случае, русский из Тайной канцелярии, а таковым он считал князя Оленева, увидел Блюма раньше, чем он его. Барону ничего не оставалось, как ретироваться к своему возку.
— Сударь, погодите… Я намерен узнать у вас об Анне Фросс. Я всегда встречаю ее здесь… по пятницам. Она придет сегодня в собор?
— Ничего не знаю и не понимаю, — крикнул по-русски Брюм и захлопнул дверцу.
Кучер стегнул лошадей. Никита бросился было за возком, потом вернулся, осмотрелся и увидел на входе в собор Анну. Он решил поговорить с ней до того, как она войдет внутрь, до ее благочестивой молитвы. Анна не удивилась, увидев Никиту на паперти.
— Анна, милая, я искал вас. Мне необходима ваша помощь.
Она молча кивнула головкой, улыбнулась туманно.
— Когда-то мы договорились с ее высочеством великой княгиней, что будем поддерживать связь через вас. А сейчас ее высочество больны и никого не принимают.
— Это так.
— Но мне необходимо видеть великую княгиню. И чем быстрее, тем лучше. У меня неотложное дело. Вы можете передать записку ее высочеству? Я пишу, что прошу аудиенцию. А вы уж похлопочите за меня, — добавил он с улыбкой.
Анна молча взяла письмо и сунула его в большую, висевшую на шнурке кунью муфту.
— Я не могу решать за ее высочество, — сказала она важно, — но думаю, вы будете приняты завтра же. Приходите утром часам к одиннадцати к воротам со стороны Красного канала. Я буду ждать вас.
Никита поклонился. Подходя к карете, он заметил маячивший невдалеке знакомый возок, господин в енотовой дохе прогуливался рядом. Смешная персона…
Анна прошла в собор, села на свое обычное место у колонны. Как она и ожидала, спустя пять минут сзади ее звякнула крышка, раздался скрип скамьи, потом ее осторожно дернули за рукав.
— Зачем он приходил? — шепотом спросил барон.
— Мы встретились случайно. Не мешайте мне молиться. Сидите тихо!
Пересидеть Блюма было невозможно. Если бы Анна час беседовала с Богом, а то и два, он так же торчал бы сзади, дергал ее за рукав и шептал обиженно в ухо. По счастью, разговор Анны с Богом уместился в восемь минут.
Как только они вышли из собора, барон начал свой допрос, и сразу на истеричной ноте.
— Я видел… видел. Что он вам передал?
— Не скажу! Отвяжитесь!
— Если вы не ответите мне, то ответите другому. Вы знаете, о ком я говорю.
Речь шла о загадочном резиденте, который, по утверждению барона, уже месяц как прибыл в Петербург. Человек этот был решителен, смел до безрассудства, жесток, и барон стращал им Анну, как стращают волком малых детей. Она подозревала, что резидент был просто выдумкой Блюма, но с этим маленьким занудой и обманщиком ни в чем нельзя быть уверенной.
— Помолчите, несносный вы человек! Каждую пятницу я приношу вам сведения о жизни во дворце. Может быть, это не очень значительные сведения, но что-то они стоят. Я же от вас уже месяц не получаю ни пфеннига, ни луидора, ни рубля. Князь Оленев добрый человек. Если со мной случится беда, он мне поможет, он — не вы! А теперь идите! — Анна вдруг щелкнула Блюма по носу, совсем как проказливая девочка, и припустилась бегом в сторону дворца.
Блюм стремительно бросился за ней, догнал ее не без труда, опять, схватил за рукав.
— Я пришел сказать вам, что меня вызывают в Берлин, — слова от быстрого бега вылетали со свистом. — Я уезжаю днями…
