Надежда Остроменцкая - Ветеран Цезаря
В обеденный час я поднялся на палубу с корзинкой, в которой нёс еду, но подойти к Цезарю не посмел: он что-то говорил Буллу так надменно, что я испугался, как бы Сизый Нос не выбросил его за борт (он это иногда проделывал с теми, кто осмеливался ему перечить). На этот раз, к моему удивлению, Булл слушал очень терпеливо. Не в силах сдержать любопытства, я притаился за палаткой, хотя мне с детства внушали отвращение к подслушиванию и лжи.
— Раз это твой товар, — говорил Цезарь, — надо его держать так, чтобы цена на него не падала, а увеличивалась. А они у тебя в такой грязи, что смотреть тошно…
— А я тебя и не просил на них смотреть, — обиженно пробурчал Булл. — Зачем ты туда ходил, не понимаю.
— Чтобы решить, стоит ли тебе оставлять жизнь.
— Хм!.. Это мне нравится! — ухмыльнулся Булл.
— Если бы ты был поумнее, то сообразил бы, что продашь их тем дороже, чем чаще будешь выпускать на палубу, чем лучше будешь их кормить и мыть…
Булл захохотал во всё горло.
— Глупец, — презрительно сказал Цезарь. — Ты не в состоянии понять собственной выгоды. Человек, не способный принести пользу даже себе, только обременяет землю…
Булл снова засмеялся:
— Ну и чудак!.. Ладно. Ты столько платишь, что можно выполнить и эту твою фантазию. Прикажу два раза в день выгонять их на палубу и давать побольше объедков.
Мне уж давно стало ясно, что речь идёт о пленных, запертых под палубой. Но я не мог понять, как попал туда Цезарь… Услышав об объедках, я вспомнил, что несу обед, кушанья остывают, и вышел из-за палатки. Цезарь в то время, как я расстилал холст и раскладывал еду, ласково сказал:
— Приятно посмотреть и на повара и на то, что он принёс… Можешь идти, — кивком отпустил он Булла. — А ты останься, — удержал он меня, когда я повернулся, чтобы удалиться вслед за Сизым Носом, — будешь прислуживать мне во время обеда.
Раб опустил полу палатки. Я сел у ног Цезаря и подвинул ему рыбу, обложенную маринованными оливками.
— Как красиво приготовил! Видно, что бывал среди приличных людей. Как же ты очутился в обществе этих разбойников? Расскажи.
И я рассказал ему всю правду о моём побеге из дому и о том, как я искал пиратов и как, слишком поздно, испугался их.
Когда я умолк, Цезарь покачал головой:
— Да, много глупостей делаем мы в юности… Единственное утешение, что это свойственно большинству людей во всех возрастах. Я не хотел бы, чтобы наша встреча прошла для тебя бесследно. Я помогу тебе отделаться от этих разбойников. Но ты должен вернуться к матери. Ты жестоко с нею поступил, как может поступить только мальчишка. Очень жестоко! Чтобы не огорчать её ещё больше, не рассказывай ей всё, что мне поведал. Лучше повтори то, что сказал сторожу у калитки.
— Будто я вышел в море, потому что мне не спалось? А о пиратах как же?..
— Как оно и было: уснул в лодке и попал в их лапы… Ну, благодарю за обед. Можешь убрать. И прикажи этим разбойникам, чтобы они там не орали: я хочу отдохнуть.
Действительно, с той минуты, как вход в палатку задёрнули, пираты, недовольные, что Цезарь допустил к себе одного меня, затеяли вокруг его палатки борьбу; когда же вместо него появился я и неуверенным голосом передал требование пленника, они подняли такой свист и хохот, что я чуть не оглох. По правде сказать, я их понимал, потому что нигде никогда не читал и не слыхал, чтобы-пленники распоряжались разбойниками. Но мне очень хотелось, чтобы они послушались Цезаря, и я чуть не плакал, не зная, что предпринять. К моей великой радости, из палатки вышел раб Цезаря. Призывая к молчанию, он поднял руку и, выждав, когда пираты поутихли, сказал:
— Мой господин думает, что юный повар не сумел передать его приказание. Запомните: когда Гай Юлий Цезарь отдыхает или работает, на корабле должна быть полная тишина. Он готов её купить. Вот часы. — Он поставил на палубу песочные часы. — И вот дощечка для письма. Я буду отмечать на ней каждый час молчания. Господин мой готов платить за него один асс. Таким образом увеличится сумма выкупа, что для вас, конечно, выгодно. Если же вы нарушите это условие, Гай, освободившись из плена, передаст вас проконсулу; а это для вас вряд ли кончится благополучно.
Последние слова раба вызвали лёгкий смешок. Но предложение Цезаря произвело впечатление: даже самые нахальные, осторожно ступая, удалились на корму и всё время, пока пленник спал, разговаривали вполголоса. (За много дней, которые Гай мог провести на корабле, лишние ассы составили бы солидную прибавку к выкупу.)
Раб Цезаря сел неподалёку от палатки на круг корабельного каната и поставил у своих ног часы пустым баллоном вниз, а дощечку положил на колено. Я примостился возле раба и шёпотом стал расспрашивать его о Гае Юлии Цезаре. И за этой беседой совсем забыл, что рядом со мной стоит корзина и в ней немытая посуда.
— Он очень важный человек в Риме? — спросил я.
— Очень, — ответил раб. — Он из старинных патрициев, к тому же родственник Мария и был жрецом Юпитера…
— Такой молодой?! — перебил я раба, так как знал от Валерия, что жрец должен быть человеком почтенного возраста.
— Я же сказал тебе, что он родственник Мария… Родная тётка Гая была замужем за Марием, а Марий всё мог.
— Да, — кивнул я, — Валерий говорил, что он семь раз был консулом, а это редко кому удаётся… Потому Цезарь и привык повелевать?
— Не поэтому вовсе, а потому что отец и мать Гая во всём ему потакали, оберегая от волнений… Он ведь болен священной болезнью.
Я не слыхал о священной болезни ни от одного смертного и почтительно спросил:
— А от чего она бывает?
— Боги посылают, — важно ответил раб. — Человек как будто совсем здоров. И вдруг дух его покидает тело и…
— Не может быть! — перебил я. — Если дух покинет тело, человек умрёт.
— Не обязательно, — помотал головой раб. — Тело, конечно, не хочет с духом расставаться. Гай страшно кричит, падает, иногда до крови расшибается… И всё время, пока дух где-то витает, тело корчится. Тогда лучше накрыть его чем-нибудь тёмным и не глядеть. Пройдёт немного времени, дух возвратится, и Гай поднимется на ноги. Но после этого он много дней не хочет никого видеть и будто что-то в себе таит.
— А где же дух был? — замирая от любопытства, спросил я.
Раб пожал плечами:
— Неизвестно, возносился ли он к богам, или спускался в аид. Эту болезнь потому и называют священной, что боги призывают к себе дух избранного и, как говорят, открывают ему нечто тайное, но человек не смеет об этом рассказывать, иначе умрёт.
Раб перевернул часы и умолк, погрузившись в размышления. Я вздохнул:
