Константин Бадигин - Корсары Ивана Грозного
Высокий, красивый парень с темным пушком на верхней губе и на подбородке встал и поклонился всем сидящим.
— Василий вызван к царю и будет служить у него рындой11, — сказал Иван Колычев. — Он ненавидит тирана… пусть станет он карающей десницей.
Застолица зашумела. По спинам многих побежали мурашки.
— Подойди ко мне, отрок, — раздался бас протопопа Захария.
Юноша встал на колени перед священником.
— Благословляю тебя, раб божий Василий, на доброе дело. Како бог похощет, тако и свершится.
И протопоп перекрестил юношу, поцеловал его.
Князь Турунтай-Пронский обнажил меч и, подняв его над столом, крикнул:
— Смерть убийце — Царю Ивану Васильевичу!
— Смерть!
— Смерть! — наперебой раздались голоса.
Князья и бояре вставали, обнажали мечи и скрещивали их с мечом князя Пронского.
— Смерть безумцу!
— Смерть…
Еле живой от страха выполз из кладовушки старик Неждан. Он и не рад был, что полюбопытствовал.
Иван Петрович Федоров долго разговаривал с князем Мстиславским в маленькой горнице наверху. Гости давно спали. Разговор был важный, вельможи понимали, что неосторожный шаг может стоить жизни многим людям.
— Осмотрительность и хладнокровие, — сказал Федоров, прощаясь. — Никогда не забывай, князь. Трусить не надо, а опаску держи.
К ночи поднялся ветер, зашумел вершинами сосен. Небо заволокло тучами. Изредка в разрывах облаков показывалась луна, освещая бревенчатый домик среди леса и неподвижные фигуры дозорных.
Гостям предстояла охота на зубра, только через три дня они разъедутся по домам, а воевода заторопился в Полоцк.
Выбравшись к часовне на развилке дорог, воевода Федоров передернул узду и вытянул коня плетью. Обиженный конь помчался как ветер. За боярином поскакали вооруженные слуги.
Домой Иван Петрович вернулся поздно, усталый. Не сказав и двух слов жене, он повалился в постель и сразу уснул.
Во втором часу ночи Федорова разбудил спальник Костюшка. Откинув шелковое покрывало, боярин сел и, позевывая, всунул босые ноги в теплые войлочные туфли.
Костюшка долго стоял у двери, дожидаясь, пока боярин совсем проснется. Не ожидая приказу, он подал воеводе кувшин с любимым малиновым квасом.
Иван Петрович сделал несколько глотков, вытер бороду и, накинув на плечи халат, строго спросил:
— Почто разбудил, али гонец государев прискакал?
— Господине, — кланяясь, ответил слуга, — дело тайное… — В голосе его чувствовалась тревога. Он посмотрел на спящую боярыню.
— Ну? — посуровел еще больше воевода.
— К тебе человек из Литвы… от самого короля Жигимонда. — Губы Костюшки, когда он произносил эти слова, почти не шевельнулись.
— Где он?
— У меня в каморе.
Иван Петрович резко поднялся с постели. Жена вздрогнула, открыла глаза.
— Я скоро вернусь, спи.
Костюшка шел впереди, освещая свечой дорогу. Миновали несколько пустых комнат. В горнице, где воевода обычно занимался делами, Костюшка поставил на стол тяжелый подсвечник.
— Зови! — приказал воевода.
Иван Петрович и сам был обеспокоен ночным гостем. Посланец польского короля не сулил ничего доброго для опального боярина. Он знал, что в доме есть люди Малюты Скуратова, следившие за каждым его шагом. Но может быть, король хочет воевать Полоцк и предлагает сдать город без боя? Воевода усмехнулся… Посмотрим!..
Заскрипела тяжелая дверь. В комнату вместе с Костюшкой вошел незнакомый человек в одежде литовского дворянина, покрытой пылью.
— Подойди, — приказал боярин.
Незнакомец подошел к столу, смело взглянул в глаза воеводе.
— Я от польского короля и великого литовского и русского князя Сигизмунда-Августа к тебе, боярин Федоров. Вот грамота. — Он вспорол подкладку кафтана и подал сложенный вчетверо кусок бумаги.
— Кто ты?
— Иван Козлов, послужилец князей Воротынских.
Иван Петрович заметил на его левой щеке большую родинку.
Подвинув свечу, он принялся за чтение.
— Как ты мог прийти ко мне, холоп, с этой писулей? — спокойно спросил Федоров, прочитав королевскую грамоту.
— Я только гонец короля.
— Ты не гонец, ты лазутчик! — оборвал его воевода.
Он еще раз пробежал глазами по строчкам письма.
— Его величество король недавно пожаловал навечно князю Андрею Курбскому прекрасный город Ковель со многими землями, — тихо произнес Козлов. — Он теперь великий человек в Литве.
Глаза воеводы гневно сверкнули:
— Изменник отечеству не может быть великим человеком! Поднявший на свой народ вооруженную руку будет вечно проклят.
— Напрасно, боярин, не хочешь принять слово короля Сигизмунда. Мы знаем о ваших делах, знаем, что твоя голова, боярин Федоров, едва уцелела. Не пройдет и года, как Малюта Скуратов посадит тебя на большую сковороду или повесит за ноги. Вспомнишь тогда о королевском письме.
Боярин промолчал.
— Король Сигизмунд хочет помочь русским дворянам уничтожить царя-людоеда со всем отродьем, — продолжал Козлов, — он двинет свои войска…
— Остановись, холоп!.. И слушать не хочу твои речи… Я поставлен здесь русским царем боронить Полоцк. А ты толкуешь, чтобы я руку поднял на своего государя… Изменник! Трудно будет душе твоей взлететь после смерти.
— Хорошо, боярин, — перебил королевский посланец, — раз не хочешь, дело твое, неволить не будут. Одно прошу — пропусти меня в Москву. Я должен передать королевские письма князю Мстиславскому, князю Воротынскому и князю Бельскому… да еще от гетмана Ивана Ходкевича…
— Ты враг государства Русского, — сказал неожиданно спокойно воевода, — и я… я отправлю тебя, как ты просишь, в Москву. Эй, — крикнул он, — слуги! — и звучно ударил в ладоши.
Гремя оружием, в горницу вбежали ратники.
— Королевского лазутчика в погреб, — сказал воевода, — охранять строго. А ты, дьяк, заготовь подорожную.
Ратники схватили Ивана Козлова под руки и поволокли к двери.
— Боярин, — крикнул Козлов, обернувшись, — вспомнишь мои слова у Малюты на сковороде!..
Получив удар по шее, Козлов замолк.
Когда все ушли, Иван Петрович долго мерил горницу большими шагами и думал о королевском послании. Один раз ему показалось, что слышит какой-то шум у себя над головой.
Свечи сгорели наполовину и оплыли.
Жигимонд пишет: осенью соберет войско и станет лагерем у рубежа близ Полоцка. Предлагает ему, воеводе Федорову, завлечь царя на Литовскую границу и оставить без защиты. Нет, боярин не хотел такого. «Мы, русские люди, — думал он, — должны делать свои дела сами. Вмешивать иноземцев бесчестно и богопротивно. Как мог считать король, что я, занеся ногу в гроб, погублю душу гнусной изменой?.. Отъехать к польскому королю? Что мне у него делать? Водить шляхетские полки я не в силах, пировать не люблю, веселить короля не умею, пляскам польским не научен. Чем может обольстить меня король? Я богат и знатен».
