Раиса Беньяш - Пелагея Стрепетова
«Чем вы больше будете жить, вы больше будете отличать настоящие привязанности от минутных увлечений и, может, бог даст опомнитесь, но только об одном буду молить, чтобы это не поздно было!»
Но для нее «поздно» быть не может. Она слишком любит и слишком ждет. Проходит всего несколько дней, когда она, видимо, получив ответ на свой горячий призыв, пишет еще более открыто, уже совсем не стесняясь признаний.
«Когда я прочла строчку: „женщина подле меня одна“, у меня дрогнуло сердце… проклятая, зачем…» — с мукой восклицает юна и, отшвырнув от себя страшную мысль, все-таки настаивает:
«Я не могу жить без надежды, и она есть у меня; вы должны помнить, что я писала: если я увижусь с вами, это будет самый лучший ответ на мои вопросы, хотя после этого опять придется расстаться».
Она готова переступить и ревность, и гордость. В Писареве для нее сосредоточены все надежды, вся цель ее жизни. Она так и говорит ему:
«Цель письма та — что я хочу видеть вас. Получите мое письмо, то сейчас же телеграфируйте мне, когда выедете из Царицына, я хочу встретить вас в Рязани. Не забудьте, что на несколько дней мне надо съездить в Нижний».
Она так боится за встречу, которая вдруг может сорваться, что объясняет условия снова и снова. И опять оговаривает все возможные помехи и заранее их устраняет.
«В случае же, если вам нельзя будет почему-нибудь приехать сюда, ради бога позвольте мне приехать в какой-нибудь город видеть вас».
Она готова на любой маршрут, на любую точку свидания и просит об одном: «только конечно не в Астрахани». Все остальное ей кажется ничтожной преградой, которую можно преодолеть с легкостью. Она молит:
«Об деньгах не заботьтесь! Это будет такая награда за эти четыре месяца с лишком, о которой и думать-то страшно, а кажется, лучше свидеться в другом городе…» И тотчас же отказывается от всех выставленных условий, добавляя: «впрочем, как вы хотите!»
Это для нее самое главное. Лишь бы он захотел! Она полна веры в могучую силу своего чувства. И в то, что, хотя он неверен, он не может перечеркнуть в сердце глубокую и единственную связь между ними.
Свидание подтверждает ее догадку.
После пятидневной встречи в Москве Писарев пишет из Астрахани:
«Когда несколько месяцев назад я решил, что всякая близость между нами должна быть порвана, и когда вслед за этим решением последовало его выполнение, — я вдруг испугался моего собственного дела, я почувствовал себя до того одиноким, чуждым всему окружающему меня миру, что ужаснулся своему положению».
Теперь, когда неостывающая страсть Стрепетовой поколебала его решимость, он честно признается, что «пять дней прошли, как пять часов» и что в результате свидания у него «есть маленькая светлая точка».
Маленькая! То, что для Стрепетовой, как для Анны Карениной — ее Бологое, для Писарева всего лишь «маленькая светлая точка!»
Но она рада и ей. Она не заботится о том, чтобы любовь выражалась поровну: сколько он, столько она. Она не примеривается, а, как всегда, отдается чувству без всяких подсчетов. Обгоняя его письмо, она пишет накануне получения его ответа:
«Дорогой мой, пишу тебе второе письмо, потому что ты сам просил чаще писать. Но как странно, почему ты не пишешь? Почти две недели, как мы расстались, и ни строчки, верно мои дела (подчеркнуто ею. — Р. Б.) принимают дурной оборот… Но, рано ли, поздно ли, ты должен откликнуться!»
И Писарев действительно откликается. Сразу после того, как она отправляет тревожное напоминание. И, оказывается, недаром она тревожится. Недаром жалуется, что «все эти дни видела ужасные прежние сны и так беспокоюсь о тебе, что даже эти дни была больна». Ведь именно в эти дни, несмотря на «маленькую светлую точку», Писарев считает нужным повторить все осторожные доводы рассудка, напомнить, что самое правильное переждать, пока можно будет решить дальнейшее хладнокровно, что сейчас важнее всего прислушаться к тому, «что скажут разум и время» (подчеркнуто Писаревым. — Р. Б.).
Эту осторожность решения, эти назидательные советы ждать, эту спокойную рассудительность Стрепетова воспринимает как предательство. Она-то не может ни ждать, ни осматриваться, ни выбирать правильное решение. Для нее правильно то, что соответствует чувству. Мудрая оглядка и взвешивание звучат равнодушием. В письма Стрепетовой врывается смятение. Она испугана, и ей не удается скрыть испуг, как ни старается она проявить терпимость.
Тревога нарастает с каждым днем.
Она живет от письма до письма.
Ее настроение определяется почтой. В ворохе ежедневной корреспонденции, между газетами и записками поклонников, она лихорадочно ищет конверт с четким, закругленно корректным почерком Писарева. Она пишет ему обо всем, что с ней происходит. И уж, конечно, не скупится на чувства.
«Я исполняю твое желание, каждую неделю пишу…» «Целую тебя, ненаглядный, всего…» «Не забывай меня, будь такой, как был последние дни со мной…» «Успокой меня ради бога, напиши, что с тобой делается…»
Ей доставляет удовольствие обойти книжные магазины и на Никольской, и на Кузнецком, чтобы выискать книгу для Писарева. Она то посылает ему в подарок от «своих летних трудов» Грибоедова в новом отличном издании Вольфа. То заказывает приложение к сочинениям Пушкина, то покупает «Кто виноват?». Она внимательно следит за тем, чтоб не пропустить «Исповедь» (очевидно, Руссо), и расстраивается, что распродан Никитин, которого любит Писарев. Она спешит заказать, по его просьбе, свой портрет и немедленно сообщает, что вышлет его в Астрахань «уже через три дня».
Ей кажется, что возвращение Писарева реально, что их разделяют только неустроенные дела, и она убеждает его снова и снова, что деньги не имеют никакого значения, что, сколько бы он ни получил, с ее заработками будет достаточно. Она готова работать вдвое и втрое больше, только бы он оказался рядом.
Писарев отвечает на ее страстные письма не очень часто, но регулярно. Он тоже нервничает. Его обычно спокойную интонацию нельзя узнать. Взволнованное перо выдает душевный разлад. В зигзагах его настроений нет ни последовательности, ни хотя бы внутренней логики. Его намерения непрестанно меняются. Но ему изменяет и деликатность.
Он то убеждает, что жизнь врозь для них решительно невозможна и конечная цель для него — быть вместе. То вдруг почти без перехода, с педантичностью постороннего регистратора начинает перечислять реальные и мнимые трудности совместной жизни. Он упускает из виду натуру своего адресата и ищет сочувствия, нанося непоправимую боль.
Хотя увлечение, о котором он писал прежде, очевидно, прошло, он и после московской встречи никак не может выровнять свою душевную температуру. Ее скачки могут ошеломить любого, самого толстокожего человека. Импульсивную и ранимую Стрепетову они сводят с ума.
15 ноября 1875 года он пишет Стрепетовой, что та не должна сомневаться в его любви, что чувства его в главном остаются те же. И с темпераментом, для него не частым, заявляет:
«Это чувство так сильно, безгранично… для меня ты все — и женщина, и человек, и бог!..»
Кажется, большего сказать нельзя. Сила слов способна победить всякие сомнения. Очевидно, прошел кризис, и очистительная сила любви смела весь шлак, все сомнения, все примеси. И Стрепетова, которая любит, готова перечеркнуть все, что произошло за время разброда. Но не проходит и двух недель, ровно через тринадцать дней, он пишет нечто прямо противоположное. В письме от 28 ноября Писарев сообщает, что в его жизни, увы, появилась другая женщина.
«Перед людьми честными и умеющими так глубоко любить, как ты, — таиться и скрывать есть непростительное преступление».
И он действительно не таится и не скрывает. Он пытается быть правдивым. С доверчивостью, свидетельствующей столько же о щепетильной честности, сколько и об отсутствии элементарной бережности к адресату, он выясняет противоречия своей душевной жизни.
Он не дает себе труда повременить, попробовать разобраться до того, как нужно будет что-то решить; хотя бы смягчить удар, который он наносит. Ему претит всякая ложь, но он не задумывается о цене своей откровенности.
Стрепетова платит за нее дорого.
Если бы она могла отстраниться! Отойти в сторону и переждать! Прекратить потоки мольбы! Замкнуться из самолюбия!
Увы! Самолюбие отступает перед лавиной отчаяния.
Она мечется, гонит от себя реальные признаки измены, убеждает себя и Писарева, что все их переживания результат заблуждений и надо только рассеять их, чтобы все вернулось на свои места.
«Я тебе откровенно пишу, что я не верю твоему увлечению, и суди тебя бог, если ты ошибаешься».
Она даже подсказывает возможную причину его ошибки. Она так и пишет:
«Тебе может еще казаться серьезной любовью твое чувство оттого, что ты думаешь, что я не одна…»
