Юлий Дунский - Гори, гори, моя звезда...
Двое тянули в разные стороны обгорелую картину. Ни один не хотел уступить, пока клеенка не лопнула с противным треском.
А еще трое мальчишек запускали змея. Он был сделан тоже из картины.
Задрав небритый подбородок, Искремас печально глядел, как возносилась к облакам душа художника.
Змей летел, покачиваясь, виляя мочальным хвостом. На желтой промасленной бумаге художник изобразил самого себя и свою жену. Женщина держала на руках барашка — наверное, вместо ребеночка, которого не дал Бог.
Дома, люди, деревья внизу были маленькие-маленькие. А змей большой — в полнеба.
За городом виден был монастырь — тот самый, из труб которого валил когда-то черный дым, собирая банду для налета. За монастырем лежали поля, а за ними — зеленой подковой — роща. И если бы поближе приглядеться, в этой роще можно было б увидеть пушки-трехдюймовки, оседланных коней, красные верха кубанок. Здесь прятался, дожидаясь темноты, красноармейский отряд.
Чубастый командир рассматривал в бинокль местечко Кропивницы. Рядом с ним стоял председатель ревкома и, как всегда обстоятельно, объяснял:
— В девять часов офицеры сядут вечерять. Все врозь, по квартирам… Тут вы и вдарите. И мы, гражданская оборона, тоже вдарим…
Искремас лежал на лавке животом вниз. К его голой спине Крыся прикладывала какую-то примочку. Артист дрожал, как от озноба.
— А вот мы плечико помажем, — журчала Крыся. — А вот мы спиночку помажем…
Где-то далеко бабахнул пушечный выстрел, за ним — второй.
— Что это? — вскинулся Искремас.
— Да так… Красные город берут, — сказала Крыся. — Они со вчера в роще ховались.
— Откуда ты знаешь?
— Бабы казалы. На базаре.
Снова грохнули орудия. Где-то совсем близко заквакал пулемет.
— Дай мне рубаху… Я пойду к ним, я попрошу винтовку…
Артист попытался приподняться, но снова рухнул на лавку.
— Ой, куда ж вы хворый пийдете? — испуганно сказала Крыся.
— Конечно, никуда не пойду, — прошептал Искремас.
Интермедия
Искремасу наконец отдали театр в полное его распоряжение. Шла очередная репетиция.
Перед Искремасом стояли голый до пояса Охрим и еще трое парней — рослых и мускулистых. У каждого на широкой кожаной перевязи висел меч.
— Деревянные мечи? — возмущался Искремас. — Никогда в жизни!
Он схватил один из мечей и с некоторой натугой поломал его о колено.
— Пускай в кузнице откуют настоящие, тяжелые. Из черного железа!..
Кузница, по счастью, помещалась тут же на сцене. Двое цыган-кузнецов, с белыми улыбками в черных бородах, вытянули из горна раскаленную оранжевую ленту.
Искремас стукнул по ней несколько раз, молотом — и мягкое, послушное железо стало мечом. Тяжело дыша Искремас опустил молот.
— Вот так и делайте…
Он вернулся к Охриму, огляделся — и чуть не заплакал от злости.
— Где статисты? — закричал он. — Мне нужны статисты!
— Нема, — развел руками Охрим.
— Так придумайте что-нибудь! Напрягите мозги! Это вам не бомбы бросать!
Режиссер затопал ногами, как злой ребенок, и вдруг успокоился.
— Хорошо!.. Сделаем условно.
В глубине сцены, оказывается, стоял частокол, и на каждую жердь был надет законченной горшок. Искремас огрызком мела стал рисовать на этих горшках круглые глазницы и смеющиеся рты. Получилось что-то вроде черепов.
Утирая взмокший лоб, Искремас вышел на авансцену. В первом ряду сидел, положив на колени свой маузер, председатель ревкома.
— Если бы вы знали, сколько нервов приходится тратить на каждую мелочь! — пожаловался Сердюку режиссер.
Предревкома сочувственно улыбнулся:
— Дорогой мой, я прекрасно понимаю, шо вы этим хочете сказать. Вы отрываете, куски своего сердца и бросаете их в топку искусства. Простите меня за трюизм — но это все та же шагреневая кожа!
Искремаса уже ждали Охрим и трое парней с мечами в руках. На этот раз мечи были тяжелые, железные.
— Сейчас, вы увидите интермедию, — сказал режиссер председателю и осекся. — А почему три меча? Где четвертый?
— Железа не хватило, — объяснил Охрим.
— Вот так всегда! — завопил Искремас. — Черт знает что! Отменяю репетицию!.. Или нет, погодите…
Он подкинул один из мечей в воздух и поймал его за рукоять.
— Так даже интересней… Вы будете меняться мечами. Перекидывать их друг другу через мою голову.
За стеной театра что-то загрохотало, забухало.
— Что это за шум? — сморщился Искремас. — Прекратите!
— Ради бога, не сердитесь, — понизив голос, попросил предревкома. — Это скоро кончится… Это мы отбиваем город у белых.
Бой шел уже у белого штаба. Наши залегли за низеньким каменным заборчиком и оттуда вели огонь. Председатель ревкома был у пулемета за первого номера. Он стрелял по своей бывшей резиденции, а сам горестно бормотал:
— Ох, беда, сколько стекол побьем… А потом ремонт… Где возьмешь те стекла?..
Из слухового окошка высунулся по пояс штабс-капитан, тот самый, что играл с Искремасом в кукушку. Он швырнул ручную гранату, вложив в бросок всю свою силу, и граната взорвалась совсем близко от пулемета предревкома.
Сердюк ошалело потряс головой, протер запорошенные землей глаза и увидел, что штабс-капитан готовится кинуть вторую гранату.
Председатель задрал кверху рыльце «максима» и дал по фронтону косую очередь. Граната выпала из рук офицера и взорвалась без пользы на мостовой, а сам он безжизненно повис на фронтоне, словно мишень в тире, перевернувшаяся после удачного выстрела.
Перестрелка усилилась. Белые держались крепко, не давали нашим цепям подняться в атаку. И тогда с боковой улочки красные выкатили трехдюймовку, развернули хоботом к штабу, закрепили и жахнули прямой наводкой.
Угол флигеля будто откусило — только каменные крошки посыпались.
Председатель сморщился, как от зубной боли, прижал гашетку «максима» и дал по штабу длинную очередь.
— Это мы отбиваем город у белых, — сказал председатель.
— Ну да, конечно, — вспомнил Искремас. — Я тоже хочу, дайте мне винтовку!
— Нет, нет, нет, — решительно возразил предревкома. — Ни в коем случае. Ваше поле боя здесь!
Искремас смирился.
— Хорошо. Тогда продолжаем. Итак, вы увидите интермедию… Может быть, это сон Жанны д'Арк, может быть, ее тревожные мысли… Артисты, станьте по местам!
Парни с мечами встали по углам сцены, а Искремас вышел на середину, ведя за руку Крысю — красивую, в длинном, стекающем на пол белом платье.
— Ты помнишь смысл этого куска? — спросил он у Кры-си. — Жанна одна против всех. Она окружена врагами и даже не знает, кто они… Сначала я покажу сам.
Один из парней завязал ему глаза черной повязкой, ремнем стянул руки за спиной.
— Начали! — скомандовал Искремас.
Почтительно наклонившись вперед, предревкома наблюдал за репетицией. На сцене происходило странное повторение игры в кукушку.
Искремас, слепой и беспомощный, метался, ища выхода, но всюду его встречали острия мечей. Враги глумились над ним, осыпали ударами со всех сторон. Если он приближался к безоружному, кто-нибудь из трех остальных перекидывал тому свой меч, чтобы и он мог уколоть Искремаса. А кругом скалились белыми ртами черные глиняные черепа.
— Не верю! — раздалось вдруг из зала. Искремас остановился и сорвал с глаз повязку.
Рядом с председателем сидел седой человек с интеллигентным лошадиным лицом.
— Не верю! — повторил он, снял пенсне и выпятил брезгливую нижнюю губу.
Искремас топнул ногой:
— Константин Сергеевич! Не хотите верить — не верьте! Но не мешайте!
Он прикрыл лицо ладонями, отвернулся; потом, успокоившись, сказал:
— Я ищу… И я понял одно: только то искусство настоящее, за которое заплачено кровью!..
Седой человек смутился и исчез. Искремас подобрал с дола черную повязку, но в этот момент послышалось шуршание и сцену скрыл спустившийся с полтолка занавес. Он был размалеван празднично, радовал и веселил глаз. Художник Федя стоял рядом, счастливо улыбаясь.
Из-под занавеса на авансцену выбрался Искремас.
— Федя! Что это такое?
— Задник.
— А почему он спереди?
— Так. Чтоб виднее.
— Бред какой-то! Немедленно повесь его на место!
И задник сразу оказался в глубине сцены.
— Товарищ Сердюк, извините меня за накладку, — сказал Искремас и хлопнул в ладоши. — Продолжаем!.. Друзья, у вас неблагополучно с пластикой… Помните, что в те времена люди были сильными и грациозными, как животные!.. Начали!
И жестокая игра возобновилась. Удары все чаще сыпались на Искремаса, все отчаянней были его попытки вырваться из кольца врагов.
Напрасно Крыся, ломая руки, кричала:
— Не чепляйтесь до его! Вин нерозумный, убогий!..
