Василий Росляков - Счастливые, как боги...
— А я морс не люблю.
— А что же ты любишь, Аленька?
— Больных люблю. Нет, не больных, конечно. Людей. Чтобы они не болели.
Потом пропадает комната, эти танцы, эти люди, мы видим ту сцепу па холме. Глазами Володи, то есть видим одну Алю.
— Я бы уд-дарила тебя…
— Ну и ударь, — слышим голос Володи.
— Ни-когда! Если мужчина бьет женщину, это подло. Но если женщина бьет мужчину, это… подло в квадрате. Стрекулятор.
Снова комната.
— Я сейчас, — говорит Володя и оставляет девушку.
Выходит в коридор, бежит по улице, вскакивает в автобус. Автобус увозит Володю в вечернюю улицу, где уже огни зажжены. Потом видим летящего из города Володю на мотоцикле. Мост через вечернюю Клязьму, аллея, автомобильные фары. Летит точечка светящаяся. Поля, леса, город Судогда, снова лесная дорога. Наконец мотоцикл влетает в Дорофеево.
Алины окна, как и все окна в деревне, черны.
Володя глушит мотор. Стучит в окно. Прислушивается. И тогда от пруда доносится пиликанье Алексея Ликинского. Снова стучит. Никакого ответа, но мы видим в высоком окне Алин силуэт. Володя снизу этого не видит.
— Аля! — несмело зовет Володя. Силуэт не шевелится.
— Аля! Это я, Володя.
— Я вижу.
Володя поднимается на носках, пытается дотянуться до высокого окна.
— Аля, пожалуйста, выйди, открой, пожалуйста, я из Владимира приехал.
— Зачем?
— Выйди, Аля.
— Я уже спать легла.
— Ну открой, ну выйди. Я поговорить приехал…
Молчание.
— Я поговорить должен, Аля.
— Говори.
— Ну ты что, ненормальная, что ли?
— Нормальная. Я иду спать.
— Аля… Аля…
Молчание. Володя поник весь, голову опустил. Последний раз в окно бросает:
— Я тебе окна сейчас побью.
Молчание. Володя возвращается к мотоциклу, садится возле на траву, прислонясь спиной к колесу. Не отзывается Аля. Пиликает Ликинский.
Вообще-то, конечно… Может быть, Аля и права, но лично мне кажется, я на се месте уже не устоял бы. Во всяком случае, вышел бы на минутку. Что тут такого, выйти к парню на одну минутку? Может, он сказать что-нибудь хочет? Может, он действительно… А может, у нее и сердца никакого нет? Может, она и думает только об одних старухах да об алкоголиках — лечить, лечить, лечить? Может, она сипим чулком хочет стать? Это же совершенно не в духе, не современно.
Но Аля и не думала ложиться в постель. Она стоит в рубашечке, прислонилась к оконному косяку, за шторку держится и то ли просто слушает грустное пиликанье Ликинского, то ли смотрит из-за шторы на Володин мотоцикл и на него, сидящего у колеса, то ли задумалась о чем-то, босиком стоит, в рубашечке коротенькой.
И вот Аля начинает одеваться. Надела халатик, набросила кофточку, тапочки надела, тихо прошла в первую комнату, тихо открыла дверь в сени, тихонько сошла по лестнице, осторожно отперла входную дверь, вышла на улицу, незаметная, присела на порожек крыльца. Посидела тихонько и позвала:
— Володя.
Володя вздрогнул. Смотрит — как будто Аля сидит. Встал, подошел, сел прямо на траву перед ногами Алиными. Смотрит на нее.
— Знаешь, зачем я приехал? — Володя спрашивает.
— Зачем?
— Вот, думаю, приеду, разбужу Алю, а ты выйдешь, на эту ступеньку сядешь, а я тут буду сидеть, на траве, и буду смотреть на тебя до утра.
— Красиво… если, конечно, сам придумал.
— Я не придумывал.
— А кто?
— Никто не придумывал.
— А я подумала, зачем-нибудь еще приехал.
— Зачем?
— Ну, зачем-нибудь.
— Извиняться, что ли?
— Не-ет, зачем извиняться?
— Я тогда не понял себя.
— Себя?
— Ну и тебя тоже.
— А теперь?
— Теперь понял.
— А я думала, знаешь, зачем ты приехал?
— Ну?
— Думала, ты покатать меня хочешь на мотоцикле.
— Да? А ты хочешь?
— Конечно. Я люблю.
Они разговаривают тихо, замедленно, как во сне. А тут вдруг вскочил Володя.
— Ну давай, поехали, — говорит он.
— Давай в другой раз.
— Когда?
— Когда хочешь… Завтра. — Володя, а ты пианино делаешь?
— М-мм, доски стругаю.
— Ну ладно. До свиданья.
— До свиданья, — шепотом отвечает Володя.
Аля уходит. Володя заводит мотоцикл и с бешеным ревом улетает из Дорофеева в Мызино, через тот холм.
Аля спит. Утренний свет проникает через окно, уже хорошо видно Алино лицо. И от соседей звонкий, великолепный петушиный крик: ку-ка-ре-ку-у-а. И еще раз, по-утреннему звонко и радостно. А справа теленок: мм-м-м-у-у. Ку-ка-ре-ку-у-а…
Мм-м-у-у. Идет утренняя перекличка. Аля открывает глаза, улыбается. Встает, подходит к окну, налево посмотрит — ку-ка-ре-ку-у-а, направо посмотрит — мм-м-у-у. Теленок к колышку привязан, мычит. И отзывается ему невидимый петух из другого дома. Аля улыбается. Закрывает окно, потягивается сладко. А на улице солнышко поднимается и летит мотоцикл через холм. Вот он уже перед Алиным домом. Володя глушит мотор. Становится к стенке, закуривает. Аля, одетая уже, выглядывает в окно, видит мотоцикл, Володю не видит, — он к стенке прислонился, курит, — но Аля сразу поняла, чей это мотоцикл, она с изумлением прикладывает ладошки к щекам.
Выходит на улицу.
— Ты что? — и смущается, вроде, и улыбается Аля.
— Как что? Ты же сказала.
— Я пошутила.
— Как пошутила?
— Очень просто, А разве нельзя пошутить?
Володя совершенно растерян. Он не знает, как вести себя с этой Алей.
— Ты что? Ты, может, ненормальная?
— Я нормальная. Мне некогда сейчас… Ты приезжай в другой раз, расскажешь, как пианино делают.
Володя с презрением сузил глаза, рывком повернулся, зашагал к мотоциклу, Аля пошла через улицу в контору, в свой медпункт.
Она разговаривает по телефону:
— Александра Васильевна, я сейчас еду, вместе с ним. Сам он никогда не явится, легкомысленный дядька, просифонило, говорит, водкой, говорит, вылечусь, а у него что-то не перестает, болит в спине и в боку. Мы вроде за тетей Машей поедем, а уж вы не отпускайте его. Хорошо, Александра Васильевна? Мы едем.
Аля кладет трубку, выходит, запирает дверь на замок, вешает записку: «Уехала в Чамерево».
…Михаил Васильевич Гульнов ждет ее возле своего дома… Потом они вместе идут на стан. Там грузовик. Михаил Васильевич забирается в кузов, садится на скамью возле кабины.
— Аля, — говорит шофер, — ко мне в кабину.
— Нет, — говорит Аля, — я с дядей Мишей. Дядя Миша, дайте мне руку. — Аля с помощью дяди Миши забирается в кузов, рядом садится.
Мимо стана идет машина луговой дорогой, потом лесной, в Чамерево, в больницу. А другой дорогой летит мотоцикл с Володей на Владимир.
В больнице, в приемной, сидит тетя Маша. Ждет. Входят Михаил Васильевич с Алей. Михаил Васильевич, не здороваясь, подходит, спрашивает:
— Выписалась? Ну, пошли.
— Нет, дядя Миша, сейчас надо вас посмотреть, идемте, — говорит Аля.
— Ды ну, — отнекивается Михаил Васильевич.
— Идемте, — за рукав берет Михаила Васильевича. Уходят к Александре Васильевне.
Главный врач смотрит Михаила Васильевича, слушает, потом провожает на рентген. Сестра в темноте показывает ей легкие Михаила Васильевича. Шушукаются. Потом Александра Васильевна говорит вслух:
— Делайте снимок. — И уже к Михаилу Васильевичу: — А вам, Гульнов, придется у нас остаться на время. Одевайтесь.
— Чтой-то? — говорит Михаил Васильевич, одеваясь. — Мне домой надо, мне жену везти.
— Жену Аля отвезет, а вас надо обследовать. У вас в легких воспаление, может, перенесли на ногах, надо обследовать.
— Просифонило, — говорит Михаил Васильевич.
— Вот, вот, — соглашается Александра Васильевна. И к сестре: — Отведите в палату.
Вместе с сестрой Михаил Васильевич в приемной, к жене подходит.
— Вот, Маня, не пускают меня, кладут, я бы не остался, да терпения уже нету, болит в спине и в боку. Ты ж гляди там, не шибко, Нюрку попроси, она корову подоит, не поднимай тяжелого, а я проверюсь и домой, я скоро. Вот…
И повернулся неловко, пошел за сестрой.
— Идемте, тетя Маша, — говорит Аля жене Гульнова, берет ее под руку, выходят из больницы. — Вы не расстраивайтесь, тетя Маша, ему надо обязательно обследоваться, никакую болезнь запускать нельзя, если дядя Миша и полежит, то совсем недолго, — говорит она по дороге к машине.
А мотоцикл летит уже по улице Владимира. Влетает во двор. Володя входит в комнату, его приятель Женя только что переоделся, перед зеркалом осматривает свой туалет, причесывается.
— Ну, дезертир, явился. Три наряда вне очереди от меня и три от Али! Слушай, ты же разбил ей сердце, еле отпоили ее. Неужели к медичке махнул, в деревню?
Володя как вошел, сразу опустился на раскладушку, закурил. Сидел, курил, как будто и не слушал Женю. А тот все приставал:
