Василий Росляков - Счастливые, как боги...
— Володь, что с тобой? — спрашивает Женя.
Володя пожимает плечами: ничего со мной.
— Женя, — опять говорит та же девчонка, — приходите завтра на день рождения. С ним.
— У тебя уже был день рождения, — говорит Женя.
— Не у меня, у Али, — девчонка показывает на подружку.
— У Али? — изумляется Володя.
— Ну конечно. Аля, ты приглашаешь?
— Приходите, ребята, — говорит Аля.
— Я приду, — говорит Володя.
Дорофеево. День. Аля идет по-за усадьбами в сторону фермы и пилорамы. Сначала идет на пилораму. Входит в крытое помещение. В углу, за пилорампой установкой, в клетушке сидят кто на чем мужики. На столе-верстаке бутылка, открытые консервы, хлеб. Один стакан. Наливают по очереди. Калинин сидит прямо на пороге. Протягивают ему стакан.
— Не-с, мужики, не буду, я таблетки принимаю.
— Полно тебе, — говорит Иван Обрамыч.
— Нельзя, говорю. Таблетки принимаю.
Аля в это время приближается к этой клетушке, останавливается на пороге. Смотрит, как пьет Михаил Васильевич Гульнов, дядя Миша.
— Здравствуйте, — говорит Аля через порог.
Все отзываются на Алино приветствие. Алексей Иванович поднимается, чтобы не сидеть спиной, стоит теперь в сторонке.
— Присаживайся с нами, — говорит Иван Обрамыч с веселыми глазами.
— Тетя Маша в больнице, а вы тут водку хлещете, — говорит Аля, обращаясь к Михаилу Васильевичу.
— Не хлещем, — смущенно отвечает он.
— Хотите, чтобы тетя Маша не вернулась?! — продолжает свое Аля.
— Ды ну, — еще тише отвечает Михаил Васильевич.
Аля смотрит на Алексея Ивановича вопросительно.
— Я не, — оправдывается он, — ни грамма. Спроси у мужиков.
— Не пьет, — говорит Иван Обрамыч, — спортился человек. Ты его, Аля, таблетками спортила.
— Дядя Миша, — опять к нему Аля, — вы же только поднялись.
— Не помогает, — жалуется Гульнов, — все одно болит в спине, просифонило, только этим можно поправить.
— Вернется тетя Маша, отправлю вас на обследование. Но вы не думайте, что я буду ваши бока да насморки лечить, я с алкоголизмом вашим буду бороться. Понятно? Войну объявлю! Еще на работе пьют…
— Обеденный перерыв, имеем право, — говорит Иван Обрамыч. Он весел, не принимает Алю всерьез.
— А вы, Иван Обрамыч, уже старый человек, а пример подаете. Умереть хотите? Вы видели, какое сердце бывает у пьющих? Какая печень? Какие сосуды? Вы что, не знаете, что алкоголь — смертельный яд?
— Полно тебе, Аля, — говорит веселый Иван Обрамыч. — Я этот яд потребляю с сямнадцатого года, со дня Великой Октябрьской революции.
— Значит, помрете скора, — говорит Аля.
— У меня дедушка, — опять говорит Иван Обрамыч, — до ста лет дожил, а пил, знаешь, как?. Уйдет в Москву, на заработки да все и пропьет там, придет домой, бабка в бане отмоет его, наденет исподнюю рубаху свою, вот и ведет его из бани в своей женской рубахе, поставит четвертинку, пожалеет. А не поставит, уйдет из дому. До ста лет дедушка прожил. А как же мне не пить, когда мне только семьдесят второй пошел. Я вот что тебе скажу, Аля. Я человек честный и пью только на свои, мне чужого не надо.
— Я буду с вами бороться, — говорит Аля, сузила глаза и сомкнула губы. — Буду лечить вас. Алексей Иванович будет помогать мне, он танкист и кавалер ордена Славы второй степени, у него железо на танке люди целовали из всей Европы. Поняли?
— Мужики, хватит дразнить девчонку, — говорит Алексей Иванович, подходит к верстаку, берет недопитую бутылку, выливает на пол.
— До свидания, — говорит Аля, поворачивается и уходит.
Она идет на ферму. Тут летняя площадка, открытая, и три скотных двора, крытых. В первый заглядывает — женщина разносит корм по кормушкам.
— Где Анна Ивановна? — спрашивает Аля.
Женщина вилами показывает на соседний двор. Аля заглядывает в соседний. Там у самого входа свалена зеленка, трава свежая, Анна Ивановна набирает на вилы и разносит по кормушкам. Кормушки вытянуты в длинный ряд. Видно, как напрягается всем хрупким телом Анна Ивановна, разнося траву, — навильники тяжелые. Аля молча смотрит какое-то время. Анна Ивановна идет за новым навильником, встречает Алю. Здороваются.
— Анна Ивановна, как же вы такую тяжелую работу работаете? — спрашивает Аля. — Сколько их у вас? — показывает на бычков, выглядывающих из-за решеток, из-за кормушек.
— Восемьдесят штук. Мы, Аля, привыкли. Кормить-то их надо.
— Вам нельзя такую тяжелую работу.
— Мы привыкли.
Аля смотрит на бычков, ей и жалко Анну Ивановну, и интересно. Бычки нравятся, носы у них бархатные. Она показывает на самого ближнего к ним, нос высунул.
— Какие симпатичные.
— Борька? — отзывается Анна Ивановна, взглянув на бычка.
— А вы их по имени, что ли, всех?
— А как же. Не совсем уж всех, но большинство.
— А что, вы их любите, Анна Ивановна?
— А как же, Аля, не любить? Привыкаешь. — И Анна Ивановна подходит к Борьке и через загородку обнимает его за голову и целует в нос. А рядом тоже тянется к Анне Ивановне другой. — Видишь, — говорит она, — ревнует Дымок. — И Дымка целует Анна Ивановна.
Аля не то чтобы потрясена этим, но вся присмирела как-то и задумалась.
— Анна Ивановна, — говорит она, — я все забываю спросить, у вас муж где?
— Муж? — чуть улыбается Анна Ивановна и не сразу отвечает: — Муж был, Аля, давно.
И мы видим, что Анна Ивановна совсем еще не старая, еще вполне женщина.
— Давно? — спрашивает Аля.
— Давно, Аля. Я уже и забыла, давно. Да и некогда думать и вспоминать. Дома Витька, корова, тут — вот эти.
— Они все время у вас?
— Чтой-то. Весу наберут и па бойню. Ты знаешь, Аля, наплачешься, когда их угоняют на эту бойню. Они же все привыкают ко мне. А я? Ты знаешь, Аля, наревешься. Тяжелая работа. Ты их полюбишь всех, а их убивать гонют. Не дай бог.
— Не буду есть мясо, — потрясенная, говорит Аля.
Анна Ивановна смеется не очень весело.
— Чтой-то, — говорит она. — Не есть нельзя. Такая уж судьба наша тяжелая. Жалко, а что поделаешь…
Подумав, Аля говорит:
— Все равно, Анна Ивановна, я вас отправлю в дом отдыха, хоть вы и не набалованные.
— Нет, Аля, мы не набалованные отдыхать.
— Я вас отправлю. Я отвечаю за вас, и вы не говорите мне такое.
— А у меня сегодня и голова почему-то не болит. Не всегда же она болит.
Ладно, я теперь знаю, отчего она болит у вас. До свидания.
Уходит Аля. Легко шагает она по мосту через Судогду. Потом стоит на остановке в Лухтонове. Садится па подошедший автобус. Слезает на центральной усадьбе совхоза. Идет в контору. На двери: «Директор». Входит. Здоровается. За столом сидит чернявый и молодой еще директор.
— Я фельдшер из Дорофеева, — начинает Аля.
— Очень приятно, садитесь.
— Вы были когда-нибудь у нас на ферме, товарищ директор?
— Бывал, — улыбается директор.
— А вы знаете, что там поголовно ручной труд, а работают женщины, а Анна Ивановна уже больной человек, она вилами весь день ворочает, я не могу их лечить, они же гробятся, а вы никакой механизации не проводите, как будто вы совсем газет не читаете…
Директор улыбается:
— Газеты мы читаем, товарищ фельдшер, и внедряем в совхозе комплексную механизацию, на центральной усадьбе, а дорофеевскую бригаду мы закрываем.
— Кто закрывает?
— Я закрываю. Скот переведем на механизированные фермы.
— Как это закрываете?
— Очень просто.
— Как это просто? Скот переводите. А люди?
— Люди, если хотят, переедут на центральную усадьбу.
— Да ведь они дома живут. Куда они переедут? Анна Ивановна? Михаил Васильевич? Алексей Иванович? Это вы всех хотите побросать? Да у него вся Европа железо целовала, у него орден Славы второй степени!..
— Какое железо? При чем тут железо?
— Он Европу на тапке спасал, она у него танк целовала, а вы закрыть хотите!.. Может, вы и Дорофеево распахать хотите?
— Придет время, распашем.
Аля встает резко, уходит. От дверей, обернувшись, говорит:
— Я в райздрав пойду жаловаться на вас.
В городе, в комнате девушек, в общежитии, вечеринка, день рождения городской Али. Три койки, посередине стол, накрытый для вечерники и уже наполовину разоренный. В тесноте танцуют под спокойную музыку. Володя танцует с Алей, собственно, топчется под музыку, двуми руками держа Алю за плечи. Девушка заглядывает ему в глаза. Потом щекой прижимается к Володиной щеке.
— Вы с Женей работаете? — спрашивает.
— С Женей.
— А раньше я не видела вас. Почему?
— Я недавно.
Опять она прижалась щекой. Потом говорит горячим шепотом:
— С вами хорошо танцевать. — И губами прикоснулась к Володиной щеке. И все смолкло. Выключились звуки. И мы слышим:
— А я морс не люблю.
