Василий Росляков - Счастливые, как боги...
— Слушай, ты что? Может, случилось что?
Володя спросил, словно и не слышал Женю:
— Далеко собрался?
— Иди, умывайся, у тебя дурь какая-то на лице, умывайся и пошли, — сказал Женя.
Они вышли на улицу.
— Слушай, — говорит Женя, — что там за королева у тебя, давай с подробностями.
— Да так себе, — отмахнулся Володя, — не поеду больше.
— Не поедешь? До пятницы?
— Вообще не поеду.
— Слушай, это здорово, что ты явился, Аля на меня сычится, как будто я бежал, а не ты.
— Ту тоже Аля зовут, — проговорил Володя.
— Да-а?
— А-а, видал я их. — Володя как будто хочет отвязаться от каких-то преследующих его мыслей, а отвязаться не может. — Женя, — вдруг спрашивает он, — а мы действительно доски эти для пианино делаем?
— Ну.
— А где же они сами?
— На фабрике.
— Взглянуть охота.
Ребята соскакивают с автобуса и забегают в магазин «Пианино, рояли». Стоят инструменты, блестят черным лаком. Подходят к одному, Женя открывает крышку, покачивает ею.
— Вот эта, например, наша работа. И вот эта, и вот эта. — Женя хлопает ладонью по разным плоскостям инструмента. А Володя дотронулся до клавиатуры и взял одну ноту, чистую, и она долго-долго звучит, а Володя слушает. Потом поворачивается к Жене:
— Женя, а зачем мы к этим девчонкам едем?
— Как?
— Ну зачем? — Они выходят из магазина. — Ты знаешь, — продолжает Володя, — я слушал один раз, ну, попал на концерт, на пианино играла одна… Весь вечер играла, ты знаешь, плакали, сам видел. До сих пор не верю. Давай не поедем к девчонкам!
— А что делать?
— Что? Давай, знаешь, что? Пластинок купим, не этих, — Володя показывает, как на гитарах тренькают, — а такой пианинной музыки и пойдем куда-нибудь…
— Как хочешь. Можно и так. Действительно, делаем пианино, а музыки не знаем.
Дома ребята из комнаты хозяйки несут старенький приемник с проигрывателем, ставят купленную пластинку, садятся слушать. Звучит восьмой ноктюрн Шопена и Фантазия-экспромт. Под эту божественную музыку мы через какое-то время покидаем ребячью комнату и парим над городом, над его соборами и рекой Клязьмой.
Древний город словно вымер, странен мой приезд. Над рекой своей Владимир поднял черный крест… Ах, господи! Как хорошо!
А мы уже над лесами, опольем, над Дорофеевом, и видим, как через вечернюю улицу идет Аля к конторе. Потом возвращаемся в ребячью комнату, здесь дослушиваем музыку.
— Ну что ж ты не плачешь? — спрашивает Женя, когда экспромт кончился.
— А что, может быть, и заплачу когда-нибудь…
Аля в медпункте разговаривает по телефону:
— Александра Васильевна, извините, что я домой звоню. Приехала в гости молодая мама с грудным ребенком, а он весь в огне. Температура? Сорок. Подозрение? На легкие подозрение. «Скорую» я вызвала. А пока приедет? Сделать пенициллинчик? Хорошо, Александра Васильевна. До свиданья.
…В горнице у Козловых, где остановилась молодая- мама с ребенком, сидят перед телевизором две девочки-семиклассницы, сам Козлов в отдалении поставил стул, тоже смотрит, хозяйка на кровать присела. По горнице ходит, не найдет себе места мать больного ребенка, она вся в ожидании. На диване, спиной к телевизору сидит Аля, на руках держит ребенка, чуть покачивает его. По телевизору показывают что-то красивое, далекое от деревенского мира — балет. Наконец за окном раздается автомобильный сигнал. Все засуетились. Мама одевается, Аля встает, укутывают ребенка еще в одно одеяльце, выходят. Провожают все, девочки тоже. Аля говорит маме с ребенком на руках:
— Врачу скажите, что я сделала ему пенициллин.
«Скорая» отъезжает. Девочки провожают Алю к ее дому. На улице ночь. Перед домом одна из девочек говорит Але:
— Аля, вы приходите к нам телевизор смотреть.
— Спасибо, Леночка, я буду приходить.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Расходятся. Тихая звездная ночь. В окне Алиного дома засветился огонек. Как будто издалека, чуть слышно, звучит шопеновский ноктюрн.
Утро. Возле скотного двора стоит «козел» — директорская машина. Во дворе директор беседует с Анной Ивановной, которая стоит перед ним, опираясь на вилы.
— Быков мы забираем у вас, — говорит директор.
— Как забираете, Юрий Иванович? А я?
— Вам пригонят других, потом, позже, тут рельсы положим, на тележке будете возить.
— А говорили, закрывают нас?
— Говорили. Пока тут будут работать, вы, Анна Ивановна, в дом отдыха поедете, путевка уже в конторе. Все ясно?
— Ясно, Юрий Иванович.
Уходит директор. Побежал «козлик», завернул в улицу, к конторе подкатил.
…В конторе директор ходит по комнате, говорит на ходу. Бригадирша, Зоя Андреевна, сидит за столом. За другим столом бухгалтер.
— Забивайте, Зоя Андреевна, третью яму. Кормов много потребуется, скота прибавим.
Завтра рабочих пришлю, смотри тут, чтоб не запили, и быков с утра гоните на усадьбу. Что еще? Ничего? Ну, давайте тут, глядите.
Зоя Андреевна поднимается, провожает директора. В прихожей, как только открыли дверь из конторы, оказались перед дверьми медпункта. Директор поколебался немного, решил зайти.
— Ну-ка, поглядеть надо на доктора.
Входят в комнату, где Аля наклеивает этикетки на свои склянки, коробочки.
— Здравствуйте, доктор.
— Здравствуйте, товарищ директор. Я слушаю вас. — Аля встает.
Юрий Иванович прошелся по тесной каморке, оглядел ее.
— Не тесно?
— Пока ничего, потерпим.
— А где же у вас… этот, — директор показывает руками, обрисовывая что-то круглое, — ну, как в Судогде в аптеке, для лекарств, крутится?
Аля улыбается.
— Сделать ей эту вертушку, — говорит директор Зое Андреевне.
— Спасибо, товарищ директор, — Аля говорит.
Оглядев всё, директор садится на стул для пациентов и говорит:
— Давление можешь проверить? Бегаешь, бегаешь, а вот даже давление некогда проверить. — Юрий Иванович закатывает рукав рубашки.
Аля берет аппарат, садится.
— Сюда руку, пожалуйста, — говорит она.
Накачивает грушей. Еще раз накачивает. Слушает. Кладет трубку па стол.
— Прыгать вам надо поменьше, — говорит Аля, — и кричать тоже, товарищ директор.
— На кого кричать?
— На кого кричите, на того надо поменьше кричать, у вас повышенное давление.
— Ну ладно.
— Нет, товарищ директор, не ладно. Если вы не обратитесь к своему врачу, я буду жаловаться на вас в райздрав, вы не имеете права ходить с высоким давлением а руководить тем более.
— Вот еще райком нашла мне новый — райздрав. — Юрий Иванович встал. — А вот у нее проверяла? — директор кивает на Зою Андреевну.
— У Зои Андреевны давление нормальное. Я буду звонить, Юрий Иванович, вашему врачу. И жене вашей позвоню. Я вас не боюсь, не думайте.
— Ну ладно… До свиданья, доктор, — за руку попрощался Юрий Иванович. И уже от дверей, оглянувшись, спросил: —
У самой-то нормальное давление?
— Да, Юрий Иванович, — серьезно ответила Аля.
Опять остановился директор.
— Вертушку ей побыстрей сделайте, — сказал Зое Андреевне. — Чтоб как в Судогде было, а то лекарства стоят по полкам, как на кухне.
Опять повозка почтальонши выезжает из деревни, спускается с холма, рядом с Антониной сидит со своей зеленой сумкой Аля.
А впереди, по опушке, пасется стадо, но Кости не видно. Когда лошадь поровнялась со стадом, Аля слезает с повозки.
— Спасибо, Тоня, я пешком дальше, — идет к стаду, ищет глазами, находит под кустом пастуха, книжку читает, по это не Костя, другой человек, Алексей Ликинский.
— Здравствуйте, а Костя где?
Пастух с трудом отрывается от книжки, поднимает глаза.
— О! Костя теперь уже каким-нибудь кораблем командует, на флот взяли.
— Ну, извините, — сказала Аля и бросилась догонять повозку, но по дороге раздумала, пошла шагом.
Вот уж и мост через Судогду, Аля к перилам подошла, посмотрела в воду, на речку посмотрела по течению, на зеленые берега, и лицо ее задумчивое в эту минуту и прекрасное.
Перешла мост. Дорога к Лухтонову поднимается. Идет Аля по этой дороге. Потом сходит с автобуса в Чамерево, перед больницей. Поднимается по ступенькам в кабинет главного врача.
— Здравствуйте, Александра Васильевна.
— Здравствуй, Аля. Присаживайся.
— Как мой ребеночек, Александра Васильевна?
— Ребеночку твоему уже хорошо.
— А дядя Миша?
— А дядя Миша?.. У него рак, Аля. Он умирает.
— Я схожу к нему.
— Сходи, Аля. Он все вспоминает. Почему ко мне Аля не идет? Она бы меня вылечила.
Аля поднимается. Александра Васильевна провожает ее.
— Вот, Гульнов, Аля пришла, — говорит Александра Васильевна.
— А-аля, — слабо улыбнулся Михаил Васильевич и засуетился.
