Семен Цвигун - Возмездие
— Я? Домой. Мне домой надо, к деду…
— А мы хотели в отряд. Не берут. Говорят, молодые, мол, девушки, говорят… — Маша явно расстроилась.
— Ну, пока, — смущенно сказал Алеша.
— До свиданья…
Девушки смотрели вслед уходящему к лесу Алеше, когда к ним подошел человек в кожаной куртке.
— Вы просились в отряд, девчата?
— А что, можно, да? — обрадовались девушки.
— Нет, нельзя. А надежные люди нам вот как нужны. Вы местные?
— Здешние, вон наш дом…
Они направились к дому.
— Вот что, девушки, просьба к вам у меня большая… Вы комсомолки? — спросил Высокий.
— Да, а как же, — сказала подруга Маши.
— Значит, боевое задание: ногу пареньку одному штыком пропороли гады, потерял много крови, боимся, в лес до базы не довезем…
— Оставьте у нас! Мы вылечим и спрячем! С собаками не найдут! — горячо откликнулась Маша.
— О господи!.. — только вздохнула Машина мать, которая шла все это время сзади.
— Мамочка! — обернувшись, укоризненно сказала Маша.
— Молодцы, девчата! Иного не ожидал! Все это ненадолго, мамаша. Дня через два заберем… Сейчас пронесут огородами, чтоб не видел никто…
Раненого принесли двое на самодельных носилках. Он стонал и был вроде бы без сознания. Девушки помогли втащить его на чердак. Уложили на сено. Те двое, что принесли его, положили рядом с ним автомат, гранату, мешок с продуктами и молча ушли.
Маша склонилась над раненым. Парень трудно дышал. Маша сняла с него шапку — рассыпались русые кудри.
— Красивый какой!.. — восхищенно сказала подруга.
— Неси горячей воды, балаболка, — оборвала ее Маша. И ласково убрала русую прядь с мокрого лба раненого…
По улице оккупированного города мимо разрушенных и сгоревших зданий ладная лошадка медленно тащила сани, на облучке которых сгорбившись сидел дед Матвей. Полозья саней скрипели по битому стеклу, кускам кирпича и штукатурки. Грохоча гусеницами, прополз замаскированный под грязный снег бронетранспортер, проезжали легковые машины с надменными офицерами, проносились мотоциклы с укрепленными на колясках пулеметами, стучали коваными сапогами солдатские патрули… У перекрестков маячили полицаи с белыми повязками. Редкие прохожие, в основном пожилые женщины, старались пройти по улице как можно быстрее и незаметнее.
На уцелевших домах кое-где висели вывески на немецком и русском языках. Одна из них — антикварного магазина «Стессель и сын» — была побольше других и побогаче.
Дед Матвей доехал до привокзальной площади и остановился у столба, невдалеке от разбитого здания станции. Следом за дедом пристроились трое, пытавших счастья извозчичьим промыслом. Ждали поезда…
Дед Матвей, наверное, задремал, потому что не заметил, как появился Алеша.
— Дед, а дед! Проснись! Я гостинцы тебе принес… — теребил он его за рукав.
— Лешка! — Дед Матвей наклонился, поцеловал Алешу. После этого украдкой оглянулся. — Ты чего это по городу шастаешь? Надо было дома дождаться.
— Ты ж голодный небось, да и времени нету, — ответил тихо Алеша.
Но на них никто не обращал внимания. Алеша развернул узелок с пирогами и яйцами.
— Как там наши-то? — спросил дед Матвей.
— Живы все. Дядя Ваня привет тебе шлет, сказал — передай, скучаем…
— Ах ты господи… — Дед вздохнул.
В это время к стоянке лихо подъехала тройка упитанных серых коней, запряженных в легкие сани, расписанные на мотивы русских сказок и укрытые меховым пологом. Над крепкой красивой шеей коренной лошади, с которой свисала длинная грива, возвышалась разукрашенная никелированными и позолоченными пластинками дуга.
— Эй, убогие, поберегись! — крикнул с облучка кряжистый мужик с наглой, раскрасневшейся от мороза рожей. Расписные сани накатились на лошадь деда, так что та шарахнулась, дернув головой. Дед едва удержался на облучке, узелок упал под полозья в разъезженный мокрый снег.
— Что же ты лезешь на людей, ирод ты окаянный! — возмутился дед Матвей.
— Тихо, старый, молчи, пока цел, — лениво ответил мужик.
— Дед, не надо, поедем отсюда, дед… — просил и тянул его за полу армяка Алеша.
— Вот холуйская рожа! — не унимался дед.
— А вот я тебя щас вместе с клячей в гестапу сведу, — сказал мужик, слезая с саней.
Дед Матвей хлестнул лошадь. Алеша сначала бежал рядом с санями, держась за бортик, потом вскочил в сани и примостился рядом с дедом. Они свернули в узенький и кривой переулок и вскоре затерялись меж домами предместья…
В небольшом ресторанчике офицерского клуба было уютно и тихо. Мягкий зимний свет едва пробивался сквозь зашторенные белым шелком окна, углы зала тонули в полумраке, и только за одним столом, на котором стоял канделябр, обедало несколько офицеров. Трое из них были, по-видимому, фронтовики, выздоравливающие после ранения: танкист с черной повязкой, закрывающей выбитый глаз, летчик с палочкой и немолодой уже врач в очках, с поврежденной рукой. Четвертым был капитан интендантской службы с веселым и беззаботным лицом гуляки и всеобщего любимца, он и распоряжался сейчас за столом.
— Кельнер! — громко позвал капитан. — Позвольте мне, господа! — И быстро, словно приготовил заранее, извлек кредитку и, сунув ее официанту, махнул рукой, чтобы тот ушел. — Спасибо, Генрих.
— Так не пойдет, капитан! — грубо сказал одноглазый танкист. — Какого черта вы суетесь со своими деньгами?
Капитан ничуть не обиделся и широко улыбнулся.
— Я открою вам тайну: с поросенком, которого мы только что съели, я знаком был несколько раньше. Я приобрел его у крестьянина за десять марок и продал в числе других управляющему рестораном по пятьдесят рейхсмарок за штуку. Я заработал на этом обеде, друзья…
Офицеры расхохотались. Они продолжали смеяться и тогда, когда вышли из клуба.
— До вечера, господа. — И капитан, дотронувшись до козырька фуражки, решительным шагом направился к саням деда Матвея, которого приметил сразу же, как только вышел из ресторана.
— Ловкий парень, — заметил добродушно врач.
— Хотел бы я посмотреть на этого ловкого парня в окопах, — сказал танкист.
— Ты его не увидишь в окопах, потому что он ловкий парень, — усмехнулся летчик.
…Лошадка плелась по пустынной улице.
— Что случилось, Матвей Егорович? — спросил капитан негромко по-русски.
Дед Матвей ответил, не оборачиваясь:
— Срочный пакет от Ивана Петровича. Там, под кошмой, как всегда.
Капитан, запустив руку глубоко под кошму и сено вдоль бортика, достал пакет и незаметно сунул его в карман шинели.
— Вечером буду ждать вас здесь же, у клуба, — сказал дед Матвей. — Только выходите пораньше, а то нету пакостней дела развозить пьяных офицеров с ихними шлюхами. Вот работенку нашел на старости лет, прости господи…
— Ладно, дед, не ворчи. Спасибо.
Сунув деду Матвею кредитку, капитан выпрыгнул из саней и исчез в подъезде здания, в котором размещался продовольственный отдел интендантского управления группы армий. Поднявшись к себе в кабинет, капитан запер дверь на ключ, вскрыл полученный от деда Матвея пакет с документами подполковника фон Бютцова и шифровкой, в которой помимо всего прочего было и описание чемодана: «…свиной кожи, светло-коричневый, с двумя ремнями и накладными замочками…»
Между тем точно такой же чемодан, а может быть тот самый, солдат выносил из вагона разбитого поезда, что пришел недавно на станцию, и, небрежно швырнув на тележку с десятком других чемоданов, повез к пакгаузу из гофрированного железа мимо вагонов, которые разгружали другие солдаты…
Капитан вышел из здания управления, сел за руль легковой машины, камуфлированной, как почти все в этом городе, под грязный снег. Он остановил машину перед домиком, где размещалась военная комендатура станции.
В коридоре комендатуры капитан натолкнулся на фельдфебеля-нестроевика в очках с толстенными стеклами. Он только что вошел со двора.
— Фельдфебель!
— Слушаю, господин капитан!
— Что у вас тут? Тотальная мобилизация? Где комендант?
— Если у господина капитана что-либо срочное, может, я смогу помочь?
— Родители мне передали посылку к Новому году, но поезд, в котором ее везли, я слышал, попал в мясорубку у моста. Я бы отблагодарил вас, фельдфебель…
— Вам повезло. Все бесхозные вещи только что привезли и сгрузили в первый пакгауз. Их сейчас разбирают. Так что вы поспешите, господин капитан…
