Валентин Ежов - Первая Конная
— Прощай, Степан, — сказал Пашка деревянным голосом. — Как ворочусь без тебя в тихую станицу? Куда подеваю с-под тебя расшитое седелко? Прощай, Степан.
Он приник к лошади и затих.
Подошел Маслак. Он вставил лошади в ухо револьвер и выстрелил. Пашка вскочил и повернул к Маслаку рябое, лицо.
— Собирай сбрую, Паш, — сказал ласково Маслак, — иди до части…
— Ну, не покорюсь же судьбе-шкуре, — сказал тогда Пашка, — беспощадно буду рубать несказанную сволочь! До сердечного вздоха дойду. При станичниках, дорогих братьях, обещаюся тебе, Степан!
Очкарик шел за скрипящим фургоном.
— Смеха мне, — сказал повозочный Грищук и показал на человека, сидевшего при дороге, — смеха мне, зачем бабы трудаются…
Это был эскадронный.
— Слушай, — с трудом сказал он Грищуку и кивнул на жеребенка. — Черт с ним! Пущай при матке живет. Кончится война — на нем еще того… пахать. А командующий, на случаи чего, войдет в его положение. Все мы титьку сосали, и он должен… раз обычай таков. — Он помолчал и мечтательно улыбнулся. — А между прочим, не стоптали поганца в атаке, промеж ног крутился… Понимаешь, дед, хвост у него… положит на спину, взбрыкнет… — Он смолк.
Очкарик и Грищук стояли молча, опустив в землю глаза. Но эскадронный смотрел на них в упор.
— Я вот что, — сказал он. — Я кончусь. Рана в живот. Понятно?
— Понятно, — ответил очкарик.
— Патрон на меня надо стратить, — сказал эскадронный.
— Нет, — сказал очкарик и стал уходить.
— Бежишь? — пробормотал эскадронный, сползая. — Бежишь, гад. Жалеете вы, очкастые, нашего брата, как кошка мышку…
Подошел казак Тихомолов с седлом на плече, склонился над эскадронным. Они говорили коротко.
Пашка взял из его рук солдатскую книжку, спрятал ее в сапог, а потом выстрелил раненому в рот.
— Паша, — сказал очкарик с жалкой улыбкой, — а я вот не смог.
— Уйди, — сказал Пашка, бледнея. — Уйди! Убью! Я тебя в драке видел. Они нас да, а ты их — нет… — Он взвел курок.
Очкарик стоял, отвернувшись, и смотрел на проезжающую машину. Он увидел людей, сидящих в машине, и они увидели его.
— Вона, — крикнули Пашке с эскадрона, — не дури!
— Холуйская кровь! — сказал Пашка. — Он от моей руки не уйдет…
Очкарика догнал повозочный.
— Вот видишь, Грищук… — сказал очкарик. — А в чем я тут виноватый? В том, что не могу убить человека.
— Смеха мне, — сказал Грищук, оглядывая место побоища. — Смеха мне, зачем бабы трудаются. Кушай, — добавил он и протянул очкарику сморщенное яблоко. — Кушай, пожалуйста…
Над полем стояла гнетущая тишина, нарушаемая стоном раненых да скрипом санитарных фургонов, хлопотливо подбиравших их.
Буденный и Ворошилов сидели рядом со Сталиным в машине. Она медленно шла в сопровождении резервного эскадрона по почерневшим холмам, устланным трупами людей и лошадей.
Все молчали, скорбно оглядывая следы жестокой кавалерийской сечи.
— Ну вот, — сказал Сталин Буденному, — теперь мы с вами хорошо знакомы. Ваши бойцы и командиры произвели на меня хорошее впечатление. — Он помолчал. — Кстати, почему вы не в партии?
— Да как-то все некогда… — ответил Буденный.
— И давно вам некогда? — спросил Сталин.
— С марта девятнадцатого, когда в Минске с Фрунзе Дикую дивизию разоружали. Я подал тогда заявление в политуправление десятой армии…
— Ну и что?
— Ответ не получил. Время было горячее. Да и я ушел. В станицу, Советскую власть устанавливать.
— Да, — сказал Сталин. — Все, что вы делаете, действительно партийное дело. Придется исправить ошибку товарищей… Нехорошо быть командиру беспартийным. Вам легче будет командовать, когда вы в полную меру используете себе в помощь силу и влияние партийных организаций.
У берега столпились пленные.
Очкарик перехватил налитый ужасом взгляд офицера, отвернулся и увидел автомобиль, людей в нем, а рядом двух всадников.
— Ура! Ура! — приветствовали их бойцы и радостно потрясали клинками.
По всей линии фронта строящихся полков неслось раскатистое «Ура!». Бойцы размахивали винтовками, кидали вверх шапки, бурно приветствовали РВС армии и фронта.
Сталин стоял в машине и держал под козырек.
— Встать! Кто такие? — раздалось вдруг сзади.
Офицеры поднялись.
— Гляди, братва, казаки! — сказал Матвей и, придерживая шашку, пошел к угрюмо стоявшей толпе пленных.
— Мобилизованные мы, — мрачно сказал носатый урядник.
— Сукины вы дети. Супротив народа пошли!
— Ты что, гад, с нас смеешься? — спросил чубатый казак. — Ты не смейся, а расстреляй!
— Мы пленных не стреляем. А тебя хоть сейчас…
— Стреляй! — закричал казак, раздирая гимнастерку. — Продали! Пропили нас генералы! Бежали в черта, душу, крест…
— Оставь его, припадочного, — сказал конвойный.
Около штаба РВС спешился отряд трубачей на белых лошадях. Высокий капельмейстер со старческим, в морщинах, бритым лицом вытянулся, приложил дрожащую руку к козырьку и доложил Буденному:
— Хор трубачей семьдесят девятого Балашовского имени генерала Мамонтова полка добровольно передал себя в распоряжение Красной Армии.
— «Интернационал» знаешь? — спросил Буденный.
— Нет, — виновато ответил капельмейстер.
— Ладно, — сказал Буденный, — потом выучишь. А сейчас давай кадриль, да повеселей.
Оркестр грянул веселую мелодию.
— Гляди, Иван Ильич, — сказал один офицер другому. — Это всё, что осталось от грозной конницы Деникина.
— Бог не благословил нас, — ответил тот. Вокруг, на громадном пространстве, бродили тысячи подседланных и брошенных лошадей.
Рядом трубач заиграл сбор.
Лошади подняли головы и, сбиваясь табуном, сначала рысью, а потом галопом поскакали к колонне и встали в строй.
— Ишь, умные твари… — сказал офицер.
— Оружие есть? — спросил красноармеец.
— Никак нет.
— Поднять руки! Вперед!
— Мы добровольно… — сказал офицер.
— Там разберутся…
К машине РВС подъехал «гусар» Алеша Зорин на прекрасной лошади.
— Разрешите обратиться.
— Давай, — сказал Буденный. — Обращайся.
— Вот видите, — сказал «гусар». — И конь у меня есть, и шашка. Принимайте в кавалерию.
— Но это не всё, — улыбнувшись, возразил командарм. — Рубить же ты все-таки не умеешь.
— А я научусь, — твердо заверил Алеша Зорин, — я ведь и кашу когда-то есть не умел. Вот увидите, научусь!
— Ладно, согласен, — ответил Буденный. «Гусар» радостно повернул коня.
К машине подскакал комбриг Тюленев:
— По вашему приказанию прибыл!
Буденный нахмурился и отвернулся.
— Товарищ Тюленев, — сказал Сталии, — согласно приказу реввоенсовета Республики, вы откомандировываетесь в Военную академию для продолжения учебы.
Теперь нахмурился Тюленев.
— Товарищ командарм, — сказал он Буденному, — все вы академий не кончали, а белых бьёте. Оставьте меня на фронте. Здесь сейчас горячо, а учиться буду после войны…
— Нет, — ответил за Буденного Сталин. — Ваша задача теперь — учиться.
— Езжай, Ванюша, — сказал командарм. — Учись на совесть. Не подведи меня.
— Краснеть за меня не придется, — взволнованно ответил молодой комбриг.
— Да уж, что говорить, — согласился командарм. — Воюешь ты отлично, значит, и с учебой справишься.
— Учиться труднее… — сказал Тюленев. Командарм строго глянул на него, и комбриг повернул коня.
— Лучших людей забирают… — вздохнул командарм. — Вот и мне поучиться не мешает.
— Кончится война, — сказал Сталин, — тогда и поучитесь. Учиться никогда не поздно. Скажите, Семен Михайлович, что передать от вас товарищу Ленину?
Грусть слетела с лица командарма. Он твердо сказал:
— Передайте Владимиру Ильичу, что противник разгромлен и отброшен за реку Дон. Преследование продолжается. — Он подумал и добавил: — И еще, скажите, что я в полной мере сознаю свою ответственность перед партиен и народом. Конармия сделает всё, что от нее требуется. Так думаю не только я, так думают все бойцы и командиры.
Он говорил, а сам смотрел па бесконечные колонны ликующих войск. Мимо них, привычно покачиваясь в седлах, проходили двадцать тысяч отборных бойцов и среди них все наши герои.
Шла Первая Конная армия.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРОВ
Об истории Первой Конной армии написано немало строго научных трудов — известно, когда и при каких обстоятельствах она была создана, какие стратегические и тактические задачи Гражданской войны она решала, где ей приходилось отступать, а где она одержала важнейшие для судеб молодой Советской Республики победы. О Первой Конной сложено множество песен и легенд, и в них языком эпоса поется слава храбрым красным богатырям, разящим врага во имя светлого счастья народного.
