Андрей Михалков-Кончаловский - Андрей Рублев
Андрей кричит, пытается ухватиться за стремя проносящегося мимо всадника, но его сбивают с ног, он падает под копыта лошадей и долго лежит, не двигаясь, пока оседает висящая в замершем воздухе пыль и черная ряса Андрея не становится белой. Белой, как холст.
Вдруг в березовой роще, что в стороне от дороги, возникает странный однообразный стук и звонко разносится в вечерней тишине. Андрей встает и идет на этот необъяснимый звук. Медленно проходит мимо берез. Стук все ближе. Андрей выходит на поляну и останавливается.
Он видит старшого с пустыми окровавленными глазницами, который стоит у дерева и стучит по нему палкой. На стук этот бредут со всех сторон, вытянув руки, его товарищи. У всех вместо глаз — черные раны, и белые рубахи разорваны и залиты кровью.
Окаменев, стоит Андрей и смотрит, как Никола, растопырив руки, натыкается на березу, бормочет что-то и плетется дальше вслед за остальными на призыв старшого.
Мастера сбиваются в тесный кружок, цепляются друг за друга, некоторое время зовут Сергея. Тот не откликается. Тогда они выстраиваются в длинную цепочку и, держась друг за друга, бредут за старшим, который идет впереди, ощупывая дорогу палкой. Через несколько минут они теряются среди белых стволов.
Андрей поворачивается и идет обратно, в сторону дороги.
Вдруг из зарослей крапивы до него доносятся чьи-то всхлипывания. Андрей подходит ближе и видит Сергея. Он сидит на земле в самой гуще крапивы и плачет. Увидав Андрея, он всхлипывает и бросается сквозь заросли в сторону.
— Это же я! Серега! — кричит Андрей.
Сергей не отвечает и мчится прочь, петляя между берез. Долго мечется Андрей по пустой роще, стараясь поймать малого.
— Да ты что, Сергей! Погоди!
Наконец ему удается схватить мальчишку за рубаху. Оба падают на землю. Серега пытается вырваться, плачет. Андрей крепко держит мальчишку за ногу и успокаивает:
— Ты что, не узнал меня? Серега? Это же я, Андрей! Ну будет, будет… Слышишь?..
Вдруг мальчишка улыбается сквозь слезы и дергает ногой:
— Пусти, ну пусти же, щекотно…
Праздник. Весна 1408 года
Вечереет. Весенний сквозной лес упал в тихую Клязьму. На пологом берегу стоят, застыв, первые редкие травы.
Из-за песчаной косы одна за другой появляются две лодки, которые кажутся черными на гладкой воде излучины. Над рекой возникают голоса и встают над берегами, чистые и отчетливые.
— Эй, Андрей! — несется с дальней лодки.
— Что тебе?
— Даниил говорит: не успеем дотемна!
Лодки медленно скользят вниз по реке.
— Андрей! — это голос Даниила.
— Ну?
— Не успеем во Владимир дотемна! Давайте переночуем!
— Как хотите!
Лодки плавно движутся по течению, и силуэты людей в них кажутся вырезанными из темной жести.
Над водой несется звонкий мальчишеский голос:
— Фома!
— А!
— Фома!
— Ну, чего!
— Фома! — хохочет мальчишка.
— Ну чего тебе?!
— Лови!
— Чего «лови»?
— Лови! «Чего, чего»!
Слышится всплеск, мальчишеский смех и строгий окрик Андрея:
— Да хватит вам!
И снова тишина охватывает реку, и в тишине этой негромкие голоса повисают над водой близким подслушанным разговором.
— Устал, Андрей?
— Нет.
— А то давай я.
— Да я не устал.
Некоторое время молчат, и слышно только деревянное повизгивание весла.
— Во скрипит… — бормочет Андрей.
— Хорошо скрипит, — возражает мальчишеский голос.
— У тебя все не как у людей, — сердится Петр.
— Почему это?
Все ближе голоса, все ближе и ближе лодки, и вот они уже скользят у самого берега, задевая веслами прошлогоднюю осоку.
— Не успеем мы, — говорит кто-то простуженным голосом.
— Ну, завтра будем.
— Собора не распишем до холодов, июнь уж виден, — объясняет Алексей.
— Так, может, остановимся?! Есть хочется! — перебивает Андрея голос Фомы со второй лодки.
— Как хотите!
— Тогда давайте к берегу! — кричит Даниил.
Густые сумерки. Обе лодки пристают к берегу, шуршат, раздвигая лозняк. Иконописцы гремят веслами, вылезают из лодок, разминаются, вглядываясь в темноту наступившего вечера, переговариваются.
Здесь и Петр — молодой с грустными глазами послушник, и Алексей — веселый курчавый богомаз, и Сергей — тот самый Сергей, который чудом спасся от ослепления и теперь состоит в учениках у Андрея, и сам Андрей. Из другой лодки вылезают Даниил, Фома, вытянувшийся, повзрослевший, и двое незнакомых: мужик с бабой — мирские, муж и жена.
Неожиданно из темноты появляются несколько верховых и окружают путешественников.
— А ну-ка дай огня! — раздается сиплый голос.
Кто-то соскакивает с лошади и, вздув факел, обходит иконописцев, освещая их лица. Те неподвижно стоят и прислушиваются к фырканью коней в темноте.
— Чего вам? — испуганно спрашивает Даниил у всадника, тихо подъехавшего к самым лодкам.
— Кто такие? — раздается вместо ответа.
— Из Москвы мы. Мастера, — торопливо отвечает Алексей. — Во Владимир едем.
— По приказу князя великого едем! — объясняет Даниил. — Успенский собор расписать заново приглашены.
— А старшой кто у вас тут? Ты, что ли? — спрашивают из темноты.
— Нет, — отвечает Алексей. — Вот он…
— Я старшой, — выступает вперед Даниил, — Черный Даниил.
— Ну-ка иди сюда, Черный.
Даниил исчезает в темноте. В стороне неровно посвечивает факел, вырывая из темноты украшенные медью седла и мокрые бока коней.
Иконописцы с тревогой прислушиваются к доносящимся до них обрывкам разговора.
Факел описывает огненную дугу и с шипением гаснет в реке. Слышится чавканье копыт по сырому берегу и треск кустов. Затем наступает тишина. Даниил возвращается к лодкам.
— Чего они? — спрашивает Андрей.
— Дружинники, — отвечает Даниил. — Вора ищут какого-то. Говорят, того, кто хоромы спалил княжеские, помнишь?
— Это позапрошлой зимой, что ли? — интересуется Алексей.
— Ну да.
— Э-э-э! — смеется мирской. — Теперь ищи его свищи! Позапрошлой зимой!
— Схватились олухи… — бормочет его жена.
— Он здесь где-то, в этих местах бродит, — объясняет Даниил, — говорят, баба у него в деревне соседней.
— В какой деревне? — интересуется мирская. — Далеко деревня-то?
Даниил не отвечает. Мастера начинают разгружать лодки и готовить ночлег.
— А потом, — добавляет Даниил, — язычники здесь по деревням кругом!
Алексей разводит костер, дует в слабый огонь, баба хлопочет у туесков и мешочков. Сергей тащит к костру длинную сухую слегу.
— Там Андрей и Фома такую корягу нашли! На всю ночь хватит!
По серой песчаной косе Андрей и Фома волокут огромную высохшую корягу. Коряга хрустит, шипит по песку, подпрыгивает. Вдруг Андрей останавливается и замирает.
— Ты чего? — спрашивает Фома.
Где-то совсем близко в кустах звонко щелкает, музыкально и напряженно. И через несколько мгновений свищет робко, словно пробует голос.
— А? — тревожно спрашивает Фома, уставившись на Андрея круглыми глазами.
— Погоди, слышишь?
— Соловей.
— А больше ничего? — вслушиваясь, улыбается Андрей.
К соловьиной песне примешивается тонкий, еле слышный звон, такой тихий, что кажется, будто звенит в ушах. Звон доносится со склона горы, черным краем отпечатавшейся на светлом западном небе. Вот он становится громче, звончей и сливается со смелеющей соловьиной песней в удивительное двухголосье.
— Слышишь? — шепчет Андрей.
Фома в беспокойстве берется за корягу:
— Идем.
— Из деревни… — вопросительно оборачивается к Фоме Андрей. — Что это?
— Идем, идем, — испуганно повторяет Фома.
— Колдуют, — шепчет Андрей.
— Идем, слышишь, Андрей! — настаивает Фома.
Они снова нагибаются над корягой и с сухим шорохом тащат ее по песку.
Темно. Путники молча трапезничают, сидя около огня. Все стараются не смотреть наверх, в сторону деревни. Там, в тумане, уже зажглись первые костры, и осторожный ветер доносит до лодок нестройную путаницу звонов и редких голосов. Даниил первый нарушает молчание.
— Что же все-таки с западной стеной делать будем? — обращается он к Андрею.
— С западной? — переспрашивает тот.
— С западной.
— А что с западной? Напишем и на западной Страшный Суд…
Даниил внимательно смотрит на Андрея, лицо которого кажется взволнованным в неровном свете костра.
— Собору-то небось лет двести, не менее, — говорит мирской. Его рябая баба то и дело оглядывается в сторону деревни и мелко крестится.
— Понимаешь, — настойчиво продолжает Даниил, — я так думаю… Что если там праведников всех поместить, а?
