Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

Э, други, полно! Что за радость
Любить и нелюбимым быть?
Весну цветов, живую младость
Как бремя, как недуг влачить?

Люблю смотреть на след картечи,
На сабли благородный след,
Когда герою славной сечи
По крайней мере сорок лет.
Но не смотрю без укоризны
На бледность юного лица,
Когда его лишило жизни
Клеймо военного свинца.

Люблю вечернее светило,
Когда оно, свернув крыле,
Исполнив день, на влажной мгле
Кровавым шаром опочило.
Но если б утренней порой
Оно вослед младой деннице
Над изумленною землей
Всплыло в вечерней багрянице?..

Поверьте, и печаль красна!
Легко ее земное бремя,
Когда, ожиданна, она
В законное нагрянет время.
Но преждевременно отжить!..
Для всех блистательную младость
В немой истоме растопить!..

Э, други, полно! Что за радость
Любить и нелюбимым быть?

         В саду, в окне, в театре и карете
Ты чудно хороша, ты чудных чар полна;
Как роза пышная в своем роскошном цвете,
Ты будто прелестью своей утомлена;
Но томного певца тоскующие взоры
До сердца твоего не могут достигать…

И на тебе была господня благодать,
Как на святом челе святой Элеоноры,
Но едкий света блеск, но шум его забав,
Но лесть бездушных душ, притворство и бесстрастье
Обезобразили естественный твой нрав…
Зато — ты обрела свое земное счастье.

О, будь же счастлива! И счастие твое
Нашло ответный стих в восторженном поэте:
Ты вдохновение, ты счастие мое
       В саду, в окне, в театре и карете.

Я здесь опять! Я обошел весь сад!
По-прежнему фонтаны мечут воду,
По-прежнему Петровскую природу
Немые изваянья сторожат;
Сто тридцать лет по-прежнему проходят,
Душа готовит им восторженный привет;
Как волны, по́ сердцу стихи толпами ходят,
И зреет песнь…
                       Но не дозреет, нет!
         Солнце к соловью не ходит:
         Не у солнца он живет.
         Если ж солнце не восходит,
         Соловей не запоет…

Так и певец, — без женщины любимой
Нет вдохновения, нет песен и стихов.
Но луч очей блеснет жены боготворимой —
И что небесный гром, что шум твоих валов!..
Пусть недоступная, в вельможеском уборе,
С бесстрастьем на устах, с холодностью во взоре, —
О, чудно зазвучит песнь чудная моя!
         Но без нея?..
                                  Вот солнце закатилось;
На кратковременный покой царя светил
         Военный хор с почетом проводил;
Вот рябь морских валов луной осеребрилась;
         Все разошлись. Кронштадтской пушки гул
         Приплыл с последним ветром запоздалый;
         Петровские деревья задремали,
         На их листах последний ветр уснул.
Всё упокоилось.
                            Но для души безумной
Нет мира в тишине: ее грызет тоска;
Сто песен в ней гремит и пламенно и шумно,
Но в этих песнях нет ни одного стиха.

Стонет море; у Рамбова
Молодой гуляет флот;
Бот от домика Петрова
В море синее идет.

Море бурно. Что бояться?
Сам хозяин у руля;
Едет по морю кататься
Государева семья.

Словно чаек робких стадо,
Невский флот, без парусов,
Государя провожая,
Шевелится у брегов.
Раззолочен, разукрашен,
Ялик Кесаря дрожит;
Кесарь, как погода, мрачен,
Сердце ужасом болит.
Смотрит Кесарь на волненье,
Как на бунт стрельцов, и ждет,
Скоро ль с бота повеленье
Государь ему пришлет
Восвояси воротиться…
Но, крыле раскинув, бот,
Словно лебедь, в даль плывет.
Нет указа воротиться!

Гром и молния; под тучей
И бесстрашный и могучий
Тихо плавает Орел.
Презирая непогодой,
Он зачем туда пошел
На неравный бой с природой?

Что ему твой треск громов!
Буря сильному знакома.
Он у самых облаков
Учит молодых орлов
Не бояться бурь и грома.

Пора любви, пора стихов
Не одновременно приходят…
Зажжется стих — молчит любовь,
Придет любовь — стихи уходят.
Зачем, когда моя мечта
Любимый образ представляла,
Молчали мертвые уста
И память рифм не открывала?
Нет! Я любил ее без слов,
Я говорил об ней слезами…
Поверьте, звучными стихами
Не выражается любовь…
Как память сладкого страданья,
Стихи вослед любви идут
И, как могилы, берегут
Одни воспоминанья!

Дай мне любви — душа воспламенится,
Дай взоров мне приветливых, живых,
Огонь поэзии отрадно загорится,
И загремит торжественно мой стих.

Твои уста с жемчужным ожерельем,
Твое чело в каштановых власах,
Твой глаз с младенческим весельем
И сладкий звук в твоих речах —

О, для всего найду я выраженья!
Как древний жрец, наитый божества,
Исполнюсь я живого вдохновенья,
И будут чар полны ничтожные слова!

Уймитесь, волнения страсти!
Засни, безнадежное сердце!
            Я плачу, я стражду,—
Душа истомилась в разлуке.
            Я плачу, я стражду!
Не выплакать горя в слезах…

            Напрасно надежда
            Мне счастье гадает, —
            Не верю, не верю
            Обетам коварным:
Разлука уносит любовь…

Как сон, неотступный и грозный,
Соперник мне снится счастливый,
            И тайно и злобно
Кипящая ревность пылает…
            И тайно и злобно
Оружия ищет рука…

Минует печальное время,
Мы снова обнимем друг друга.
            И страстно и жарко
Забьется воскресшее сердце,
            И страстно и жарко
С устами сольются уста.

            Напрасно измену
            Мне ревность гадает, —
            Не верю, не верю
            Коварным наветам!
Я счастлив! Ты снова моя!

И всё улыбнулось в природе;
Как солнце, душа просияла;
            Блаженство, восторги
Воскресли в измученном сердце!
Я счастлив: ты снова моя.

Кто она и где она —
Небесам одним известно,
Но душа увлечена
Незнакомкою чудесной.

Верю, знаю: день придет,
Сердце радостно смутится,
Деву тайную найдет,
И мечта осуществится.

Ветер знает, кто она,
Облака ее видали,
Как над ней издалека
Легкой тенью пробегали.

Соловьи поют об ней,
Звезды яркие блистают
Взорами ее очей,
Но ее не называют.

В то же время вассал молодой у первой ступеньки,
Перьями шляпы помоста касаясь, читал поздравленье.
Много романов прочел он для этой торжественной речи,
Много ночей он слагал кудрявое слово. Франциска
Сравнивал он с царем Требизонтским, Марию —
С славной волшебницей Индии, которая в сказке
С неба земель Требизонтских и ночи и тучи изгнала…
«В это мгновенье, — вассал продолжал, — мне рыцарство в тягость:
Лучше желал бы я быть трубадуром бедным и темным,
С песней в устах, с гитарой в руках, на струнах Орфея
Славу Франциска, сиянье Марии до царства Плутона
В лодке Харона я бы довез… Самой Прозерпине
Я бы об вас рассказал, светила великого царства…»
Риццио, гордо пылающим взором окинув собранье,
Не дал заученной речи окончить! Возле вассала
Он преклоняет у той же первой ступеньки колено
Благоговейно и начал звонкую строить гитару…
Все изумились: дамы привстали, меж рыцарей ропот,
Герцог де Гиз покраснел от досады, но, свадебный праздник
Новой тревогой смутить опасаясь, сказал громогласно:
«Риццио, славный певец итальянский, желает поздравить
Юных супругов, властителей наших, свадебной песнью.
Графы, бароны и рыцари, отдых венчанным супругам
Нужен в тяжелом обряде, и мы допустили Давида
Долг свой теперь же исполнить прежде других трубадуров!..»
Герцог поправил, хотя и неловко, дерзость Давида,
Все успокоились, ропот затих, а Риццио начал:

Рыцарь! Неправедно пышное слово,—
Холодно дышит в нем вялый расчет;
Песни вчерашней, чужой и готовой,
Рыцарь, прости! трубадур не поет.
Он поклоняется солнцу с зарею,
Вечером песнью встречает луну,
Свежею песнью, невинной, живою…
Слово и звуки подвластны ему,
Шелест дубравы, (и) бури, и громы,
Каждая дума, и каждый предмет
Сердцу певца от рожденья знакомы,
Он их легко и понятно поет.
Всё повинуется чудному дару,
Всё отражается в ярких стихах…
Взглянет — и строит поспешно гитару..
Рифмы кипят в воспаленных устах.

И у престола певец не смутится…
Пышность — родная богатым мечтам,—
Великолепье в стихах отразится,
Роскошь даст роскошь нарядным словам!
Но у престола…
                  И струны, и голос певца задрожали,
Тихо он стал продолжать, выжимая каждое слово…
Каждое слово, казалось, дорого стоит Давиду.
Много слов не мог досказать, во многих аккордах ошибся…

Но у престола, где в царской порфире
Ангел в небесной красе восседит…
Струны порвутся на трепетной лире…
Сердце не петь, а молиться велит…

Все друг на друга взглянули, Риццио бросил гитару,
Встал, на Марию глаза устремил и в странном восторге
Будто безумный стал говорить, и слезы — ручьями…

Звуки ложны; выраженья
Слабы, вялы, неверны;
Словно крылья вдохновенья
Молнией опалены!
Сердце будто небом дышит,
Смысл потерян слов земных,
И душа цепей своих,
Вдохновенная, не слышит…

Перед ангелом — во прах!
Небо у меня в очах…
Землю я возненавидел,
Потому что небо видел!..

И с слезами на очах,
И с молитвой на устах
Я паду пред чудной девой,
Пред небесной королевой,
Перед ангелом — во прах!

Странное дело! Хвалить королеву грехом не считалось!
Каждый, кто мог сочетать две рифмы, славил Марию.
Многим герцог де Гиз платил за стихи и за речи,
Сам на свой счет их печатал в Париже, Бордо и Лионе,
В пользу вдов и сирот продавал их на рынках. Нередко
За сто стихов приглашал и в Лувр мещанина с предместья,
Медом дворцовым потчевал кравчий; великий конюший
С царской конюшни коня присылал мещанину в подарок.
Видно, за лесть награждали тогда, а за правду казнили.
Риццио искренно пел: он ангела видел в Марии.
Хладный, без чувств он повергся к ногам королевы; Мария
Вдруг побледнела и бросилась к герцогу; герцог сурово
Стражу призвал, указал на певца, и стража поспешно
С царских очей унесла бездушное тело Давида.